Последнее искушение. Эпилог

Но умный Виктор знал, что это вспышка временная, и мягко произнес, отводя ее руку с конвертом.

— Одно к другому не относится, дорогая Зоя Трофимовна! Эти деньги вам даны как материальная помощь. А вот полторы тысячи долларов, — он вновь сделал паузу, — надо еще заработать, и мой совет: не отказывайтесь!

Зоя промолчала. По лицу было видно, что внутри нее идет борьба, а Виктор продолжал ее убеждать:

— Ну досадил вам этот Голенко, так стоит ли ему мстить? Больше он вас не побеспокоит: его друг, о котором, наверное, слыхали, берет к себе в Москву. А такие деньги вам здесь очень пригодятся!

Это решило дело. Зоя взяла в руки бумагу и, не читая, спросила:

— Я ее должна подписать? А меня саму за это не посадят?

— Не бойтесь! — заверил ее Казаков. — В ней вы лишь свидетельствуете, что пострадавший напал с ножом на Голенко, и вы видели, как он сам напоролся на свой нож. Вы и в дальнейшем должны утверждать это!

— А что? Ведь почти так и было, — приободрилась Зоя, беря протянутую им ручку. — Я все поняла и подтвержу это хоть под дулом пистолета.

* * *

На юге зимы почти не бывает. Вот и в тот день снег растаял, на улицах была слякоть, и шел мелкий осенний дождь. Но Дмитрий, выходя из тюремного изолятора, этого не замечал — у него было отличное настроение. А на улице его уже ждала машина. В ней сидел Казаков. Завидя Голенко, он приоткрыл дверцу и, махнув рукой, крикнул:

— Дмитрий, сюда!

Голенко плюхнулся на заднее сидение рядом с Казаковым.

— Большое спасибо, что вытащили из тюряги! — задыхаясь от радости, сказал он Казакову. — Я Пете век буду благодарен.

— Ты это выскажешь в Москве, а здесь не забудь поблагодарить Зою, — ответил Виктор. — Ей не меньше ты обязан тем, что вышел на свободу. Это она убедила судей, что ты невиновен, тогда как пострадавший упорно доказывал обратное.

— Да, Зойка вела себя молодцом. Я от нее этого даже не ожидал, — признался Дмитрий и проницательно взглянул на Казакова: — Наверное, вы ей заплатили — уж больно старалась.

— Какая разница? — уклонился от прямого ответа Виктор. — Важен результат.

— Значит, заплатили, — сделал вывод Голенко. — Но вы правы: она здорово мне помогла!

Некоторое время ехали молча, потом Казаков открыл свой кейс и достал из него толстую пачку денег и проездные документы.

— Этих денег тебе вполне хватит, чтобы добраться до Москвы, и на первый месяц жизни, — сказал он, вручая все Дмитрию. — Смотри, не потеряй авиабилеты. Сейчас их достать непросто.

— А вы когда обратно? Может, полетим вместе? — больше из вежливости спросил Голенко. Он вовсе не спешил в Москву — ему хотелось погулять, во всю отпраздновать свое освобождение.

— Нет, я сегодня же вечерним рейсом возвращаюсь домой, — ответил Виктор. — Тебе делать нечего, а меня ждут дела!

— Как жа-аль! — фальшиво вздохнул Голенко. — А я-то надеялся, что мы вместе отпразднуем мое освобождение. Но все равно, мой первый тост будет за вас с Петей. Если бы не вы, видел бы я и сейчас небо в клеточку!

* * *

Поздним вечером того же дня, когда могучий авиалайнер уносил Виктора Казакова в столицу, за сдвинутыми столиками в кафе «Якорь», где праздновал с друзьями освобождение Голенко, царило буйное веселье. Выпивки и закуски было вволю, и шампанское лилось рекой. А виновник торжества все заказывал новое, щедро расплачиваясь сотенными купюрами, прямо из пачки, полученной им от Казакова. Оркестр только закончил играть заказанное им томное танго, а он уже достал очередную хрустящую бумажку и поманил пальцем руководителя — неопрятного толстяка с волосами, завязанными на затылке хвостиком.

— А сыграй-ка нам «Мурку» и эту... — Дмитрий попытался вспомнить название песни, но не смог, — «...кондуктор, нажми на тормоза!» Ведь сможешь?

— Мы все сможем! — ответил толстяк, выразительно глядя на купюру, которую тот держал в руке. — Только отстегивай!

«Стольник» тотчас перекочевал в его карман, и оркестр с жаром исполнил известный блатной шлягер, а когда солист вывел страдающим голосом:

Не жди меня мама, хорошего сына,

Твой сын не такой, как был вчера...

Голенко расчувствовался и по его щекам потекли пьяные слезы. Он вскочил, передал певцу еще сотню и, вернувшись на место, бросил друзьям:

— Вот уж точно! Все матери хотят сделать из нас людей, а мы... — он махнул рукой, — ведем себя... как... как последние сволочи!

— Да брось ты каяться, корешь! Давай бухнем! — чокнулся с ним стаканом коренастый увалень с бычьей шеей. — Мало ли, что мамашам хочется...

Когда Голенко окончательно захмелел, его нагло обобрала сидевшая рядом и жавшаяся к нему пышногрудая красотка. На глазах у всех обнимая и целуя взасос, она ловко выудила столько денег, что в результате ему еле хватило рассчитаться. Видя, что делать больше нечего, все стали расходиться. Бросила Дмитрия, заснувшего за столом, и пышногрудая, которую увел с собой кто-то из его собутыльников. Лишь приземистый малый, собравшись уходить, растолкав Дмитрия, посочувствовал: