После «Структуры научных революций»

Ранее я говорил о том, что мое поколение философов-историков считало, что оно строит философию, опираясь на наблюдения реального поведения ученых. Оглядываясь ныне назад, я думаю, что такое представление было ошибочным. Если имеется то, что я буду называть исторической перспективой, то главные выводы, к которым мы пришли, можно было получить при самом беглом взгляде на исторические источники.

Конечно, эта историческая перспектива первоначально была чужда всем нам. Вопросы, которые привели нас к анализу исторических источников, были порождением философской традиции, видевшей в науке устойчивый корпус знания и интересовавшейся тем, на какие рациональные соображения опиралось признание тех или иных убеждений истинными.

Лишь постепенно, в процессе изучения исторических «фактов», мы научились заменять этот статичный образ представлением о том, что наука представляет собой постоянно развивающееся предприятие. Еще дольше приходили мы к осознанию, что при историческом взгляде многие из важнейших выводов, которые мы извлекли из исторических источников, можно было получить прямо из исходных принципов.

При таком подходе исчезает их кажущаяся случайность, выводы уже нельзя игнорировать как результат исследований, враждебных науке. Подход, опирающийся на принципы, дает вдобавок совершенно иное понимание оценочных процессов, в которых происходит отказ от понятий разума, свидетельства и истины. Оба эти изменения очевидно ценны.

Историка интересует развитие во времени, и стандартный результат его работы воплощен в нарративе. О чем бы ни шла речь, нарратив всегда должен открываться описанием положения дел, которое существовало до начала серии событий, положенных в основу нарратива.

Если нарратив имеет дело с убеждениями относительно природы, он должен начинаться с описания того, во что люди верили до начала описываемых событий. Это описание должно показать, почему люди придерживались таких убеждений, а для этого оно должно дать представление о концептуальном словаре, с помощью которого описывались естественные явления и формулировались убеждения об явлениях.

После этого начинается сам нарратив, и он рассказывает о том, как со временем изменялись убеждения и контекст, в котором происходили эти изменения. К концу нарратива изменения могут стать весьма значительными, однако они должны нарастать постепенно – так чтобы духовная атмосфера каждого нового этапа лишь немногим отличалась от атмосферы предшествующего периода. И на каждом из этих этапов, за исключением самого первого, задача историка состоит не в том, чтобы понять, почему люди придерживались тех или иных убеждений, а в том, чтобы установить, почему они решили изменить их, почему произошло конкретное изменение.

Для философа, вставшего на историческую точку зрения, проблема остается той же самой: понять небольшие нарастающие изменения убеждений. Когда в этом контексте возникают вопросы о рациональности, объективности или имеющихся свидетельствах, это вопросы не к убеждениям, существовавшим до или после изменения, а к самому изменению. Если существовала некоторая совокупность убеждений, то почему члены некоторой научной группы захотели изменить ее? При этом редко речь идет о простом добавлении новых идей, обычно пересматриваются или даже устраняются некоторые из существовавших убеждений.

С философской точки зрения существует громадное различие между рациональностью убеждений и рациональностью постепенного изменения убеждений. Я коснусь лишь трех сторон этого различия, причем каждая из этих сторон требует более подробного анализа, нежели тот, на который у меня есть время.

Как я уже сказал, надежные основания для убеждений, с точки зрения традиции, могут доставить только нейтральные наблюдения, то есть наблюдения, которые одинаковы для всех наблюдателей и не зависят от других убеждений и теорий. Именно они дают устойчивую точку опоры, необходимую для установления истинности или вероятности конкретных убеждений, законов и теорий.

Однако наблюдения, удовлетворяющие этим условиям, чрезвычайно редки и немногочисленны. Архимедова точка опоры оказывается недостаточной для рациональной оценки убеждений, именно на этот факт опирается сильная программа и ее ответвления.

При историческом подходе, рассматривающем изменение убеждений, рациональность выводов требует лишь того, чтобы наблюдения были нейтральными или общими для членов группы, принимающей решения, и только в то время, когда решение принимается. Поэтому больше не требуется, чтобы наблюдения были независимы вообще от всяких убеждений, они зависят только от тех из них, которые были бы модифицированы в результате изменения.

Большой массив убеждений, не затронутых изменением, обеспечивает основу, на которую может опираться обсуждение желательности изменения. Не важно при этом, что некоторые или даже все убеждения впоследствии могут быть отброшены. Чтобы обеспечивать основу рационального обсуждения, их, как и включенные в обсуждение наблюдения, должны лишь разделять все участники обсуждения. Нет более высоких критериев рациональности дискуссий.

Таким образом, исторический подход также имеет свою архимедову точку опоры, однако она не является фиксированной. Скорее она движется вместе со временем и изменяется вместе с научным сообществом или его частью, вместе с культурой или субкультурой. Ни одно из этих изменений не мешает ей служить основой разумного обсуждения оценки предлагаемых изменений в массиве убеждений, принятых данным сообществом в данный период времени.

Второе различие между оценкой убеждений и оценкой изменения убеждений можно сформулировать короче. С исторической точки зрения оцениваемые изменения всегда небольшие. В ретроспективе некоторые из них представляются гигантскими, оказывающими влияние на большой массив убеждений. Однако все они подготавливаются постепенно, шаг за шагом, и от этого процесса остаются лишь вехи, носящие имена новаторов. Каждый шаг также невелик и подготовлен предшествующими шагами. Только в ретроспективе некоторые из них приобретают особенно большое значение. Поэтому неудивительно, что процесс оценки желательности изменения кажется содержащим в себе круг.

Многие соображения, подсказанные первооткрывателю природой изменения, дают также основание для признания предлагаемого новшества. Вопрос о том, что первично – идея или наблюдение, – подобен вопросу о курице и яйце, который никогда не вызывал сомнений: результатом процесса является курица.

Третье следствие перенесения оценки с убеждений на изменение убеждений тесно связано с предыдущим и, возможно, является более важным. В рамках предшествующей традиции в философии науки убеждения оценивались как истинные или как вероятно истинные, причем под истиной понимали что-то похожее на соответствие реальному, не зависимому от мышления внешнему миру. Существовал также второй вариант традиции, в котором убеждения оценивались с точки зрения их полезности, однако за недостатком времени я не буду останавливаться на этом. Не имеет смысла обсуждать догматическое утверждение, не учитывающее важных сторон развития науки.

Обращаясь к формулировке, провозглашающей истину в качестве цели оценки, заметим, что при этом оценка оказывается косвенной. Выдвинутый новый закон или теорию почти никогда нельзя прямо соотнести с реальностью. Для получения оценки их надо включить в соответствующий массив принятых убеждений – например, тех, на которые опирается использование инструментов в соответствующих наблюдениях, – и уже ко всему множеству применять вторичные критерии. К числу этих критериев относятся точность, совместимость с другими признанными убеждениями, величина области применения, простота и многое другое. Все эти критерии двусмысленны и редко выполняются все вместе. Точность обычно носит приблизительный характер и часто недостижима. Совместимость в лучшем случае является локальной: по крайней мере с XVII века она не охватывает науку в целом. Область применимости со временем становится все более узкой, к чему я еще вернусь. Простота зависит от того, кто смотрит и оценивает. И так далее.

Эти традиционные критерии оценки были тщательно исследованы микросоциологами, которые ставят разумный вопрос: как можно видеть в них нечто большее, чем простое украшение? Однако посмотрим на те же критерии, когда они используются для сравнительных оценок – для оценки изменения убеждений, а не для оценки самих убеждений. Вопрос о том, какое из двух множеств убеждений является более точным, обнаруживает меньше противоречий, обладает более широкой сферой применения или достигает своих целей с помощью более простых средств, хотя и не устраняет всех оснований для разногласий, однако сравнительная оценка все же более приемлема, чем традиционная. Следует к тому же учесть, что сравниваться должны только те множества убеждений, которые реально присутствуют в конкретной исторической ситуации. Даже неопределенное множество критериев при таком сравнении со временем может стать адекватным.

Я считаю, что это изменение в объекте оценки является и ясным, и важным. Однако за него приходится платить, что опять-таки помогает объяснить привлекательность микро-социологической точки зрения. Новая совокупность убеждений может быть более точной, более согласованной, иметь более широкую область применения и быть более простой, не будучи при этом истин нее (truer).

Действительно, даже сам термин «истиннее» выглядит как-то неопределенно: трудно понять, что имеют в виду, когда его используют. На место термина «истиннее» некоторые люди поставили бы термин «более вероятно», однако это приводит к затруднениям иного рода, выявленным в несколько ином контексте Хилари Патнэмом.

Все прошлые убеждения относительно природы рано или поздно оказывались ложными. Следовательно, вероятность, что какое-то из ныне высказываемых убеждений будет лучше, близка к нулю. Остается лишь принять формулировку, разработанную традицией: последовательность сменяющих друг друга законов и теорий все больше приближается к истине.

Конечно, может быть и так, однако в настоящее время неясно, что бы это значило. Только фиксированная архимедова точка опоры могла бы послужить основой для измерения расстояния между истиной и существующими убеждениями. В отсутствие такой основы трудно даже представить, чем могла бы быть эта мера и что может означать выражение «ближе к истине».

За недостатком времени я не буду развивать дальше аргументацию и просто еще раз повторю то, в чем убежден.

Во-первых, архимедова точка опоры, находящаяся вне истории, вне времени и пространства, отброшена.

Во-вторых, поскольку ее нет, все, что нам остается, это сравнительные оценки. Развитие науки похоже на эволюцию по Дарвину – процесс, движущийся из прошлого, но не направленный к фиксированной цели.

И в-третьих, если понятие истины должно играть какую-то роль в развитии науки, в чем я убежден, то истина не может быть чем-то похожим на соответствие реальности. Подчеркиваю: я не считаю, что существует реальность, до которой наука не может добраться. Мне кажется, скорее понятие реальности, которое обычно используется в философии науки, вообще не имеет смысла.

Здесь моя позиция очень близка позиции сильной программы: факты не предшествуют выводимым из них заключениям и заключения не могут претендовать на истинность. Однако я прихожу к этой позиции, исходя из принципов, управляющих всеми процессами развития, и мне не нужно обращаться к реальным примерам поведения ученых. Я не хочу вступать на путь, который ведет к замене фактов и разума властью и интересом. Конечно, в развитии науки власть и интерес играют некоторую роль, однако помимо них существуют другие важные факторы.