Когда Зак ушел от нее, ее сердце разрывалось от боли и его отвержения, от боли разлуки с ним. Шеп был логическим преемником, кем-то, кто как вода, окружающая неровный камень, будет притуплять края Вайолет. Притуплять их, пока она больше не будет чувствовать такую боль. Пока она не потеряла себя, смягчившись во что-то гладкое и красивое, совсем не экстраординарное. Так она жила годами, послушная, скучная и красивая.
И теперь после того, как девушка нашла Зака, каждая клеточка ее тела внезапно проснулась после глубокого, долгого сна. Она уже боролась с ним три или четыре раза за то короткое время, когда они воссоединились, и это было приятно — нет,
Но это не имело значения. Потому что все это время с Заком, взрывающим ее разум, как им было и обещано, ее тело признавало его как нечто принадлежащее ей, а доверять мужчине было невозможно. Невозможно. Несмотря на его сожаления и заверения, красивые слова и прекрасное тело, она просто не доверяла ему. И если Вайолет не могла доверять ему, они не могли быть вместе.
Девушка закрыла глаза и прислонилась головой к стенке душа, когда горячая вода хлынула вниз по телу, заставляя чувствовать сонливость, и ее тяжелые мысли уничтожили остатки духа. Единственный человек, который помог ей почувствовать себя цельной, был человек, которому она доверяла меньше всего на свете. Ирония судьбы и несправедливость заставили ее почувствовать головокружение.
Когда девушка потянулась к крану и выключила воду, она что-то услышала. Что это было? Музыка. Тихая музыка доносилась из спальни. Повернув голову к двери, она различила приглушенные звуки гитары Зака. Она ступила на коврик, и обернула пушистое белое полотенце вокруг своего тела. Затем Вайолет прислонилась головой к двери и прислушалась. Маленькая улыбка распространилась по ее лицу, когда она закрыла глаза.
— «Morning Has Broken».
Конечно.
Вайолет соскользнула на пол ванной комнаты, прижимая колени у груди, ухом слегка прижимаясь к щели между закрытой дверью и стеной, и слушала, как он играл. Это было меньшее, что она могла сделать с тех пор, как Зак наконец-то прислушался к ней.
Когда дверь ванной, наконец, открылась, Зак остановился. Она неподвижно стояла в белом полотенце, ее волосы были влажными и волнистыми, купаясь в мягком свете лампы на тумбочке. Хотя она была всего в паре метров от него, это было слишком много для него. Зак тосковал по ней.
— Не останавливайся, — прошептала девушка, прислонившись головой к дверям ванной. — Пожалуйста, сыграй еще раз.
— Вайолет, — начал Зак, желая сказать ей, какой задницей был и умолять ее позволить ему быть с ней сегодня вечером — держать ее, поговорить с ней, лечь на пол, пока она будет спать на кровати — что угодно, кроме изгнания, от чувства целостности, которое он не чувствовал слишком много лет.
— Пожалуйста, Зак. Пожалуйста, сыграй еще раз. Для меня.
Он это сделал. Потому что он был готов на все ради нее.
Ее грустные, усталые глаза удерживали его, когда мужчина начал играть легкую, жалобную мелодию.
— Музыка была неправильная, — тихо произнес он, глядя на нее.
Она улыбнулась.
— Но я думаю, что-то вроде этого было бы... правильно.
— Это фолк, — сказала девушка, ее глаза заслезились.
— Я могу с этим жить, — он посмотрел на свои пальцы на мгновение, прежде чем снова поймать ее глаза. Мужчина все еще беспокоился, что будет вынужден провести мгновение вдали от нее. — А
— Да, — прошептала Вайолет, когда он закончил последнюю фразу, его пальцы успокоились.
Она подошла к нему, и Зак затаил дыхание, его грудь расширилась от такой близости. Мужчина желал ее больше, чем когда-либо хотел кого-либо, будто Вайолет принадлежала ему. Девушка осторожно сняла гитару с его колен и прислонила ее к стулу напротив кровати.
Зак наблюдал за ней, задаваясь вопросом, позволит ли Вайолет ему остаться или отправит его к себе.
Она снова обернулась к нему и встала у него между ног, обхватив его голову, чтобы освободить волосы из хвоста, а затем провела пальцами по густым коричневым прядям до плеч. Она не принадлежала ему. Она не была частью него. У Зака не было права на нее. И все же, она прикоснулась к нему так, будто она могла бы полюбить его снова, и он проклял свое обнадеживающее сердце за то, что ничего не сдерживал. Разве оно не могло знать лучше, чем надеяться на любовь после всех этих слов без нее?