После матча

…Заправочная станция, и мы плавно тормозим. Хочется размяться, и я с предвкушением приятного открываю дверцу. И в который уже раз убеждаюсь, что для меня ощущение приятного в Мексике недостижимо. Что угодно другое – поразительное, удивительное, необычное здесь в любом количестве, на каждом шагу. А приятное не дается ни в чем. Ни в том, что видишь, потому что глаз не отдыхает, а напряженно трудится, вбирая невиданное прежде, ни в том, что ешь и пьешь,- все это тоже впервые и надо преодолевать настороженность, примериваться, ждать, чем эти пробы с секретно, как динамит, заложенным перцем обернутся, ни в запахах – резких, неведомых, стойких, заставляющих оглядываться и искать, откуда они, ни в цепкой плотной жаре, из которой хочешь и не можешь вырваться, ни в жанровых сценках, требующих приглядывания и расшифровки, чтобы понять, чем движимы люди. И тут становится ясно, что приятное – это то, к чему ты привык там, в своей жизни дома. Недостижимость – приятного наивернейшим образом дает понять, что ты тут мимоходом, влачишь временное существование и ничего не будешь иметь против, когда срок его истечет.

Станция – на солнцепеке, как в расплавленном масле. Выйдя из машины, не разминаться хочется, а побыстрее найти тень. Торчать под навесом возле бензинового аромата бессмысленно. Да и пора закурить, и я оглядываюсь, куда бы податься. Вижу чуть склоненное дерево, издали точь-в-точь наша ветла, какие стоят в деревнях возле прудов и речек, и я радостно шагаю к темному кружку тени. Ступаю в него. Кружок кружевной, как и листва, дырявый, пропускает солнце, земля под ним сбитая, жесткая, горячая. Обманула мексиканская ветла. Делать нечего, приспосабливаю разбитую картонную коробку и сажусь. Приятно только то, что сигаретку тяну из московской красно-белой пачки «Ява».

Посиживаю в дырявой тени, вижу издали, что Горанский ведет неспешный разговор с заправщиком в голубом комбинезоне, и понимаю, что ему желанна передышка, ехать еще долго. Я не беспокоюсь, знаю, что вожатый все рассчитал, еще утром он мне объявил, что говорил с женой по телефону и что она ждет нас с обедом, на который приглашены корреспондент «Известий» Игорь Голембиовский с женой Аней. Я познакомился с ними перед поездкой в Гвадалахару, московские интеллигентные люди, и вечер обещает быть приятным. Да, именно приятным, потому что компаний москвичей поведет разговор о Москве и слегка – о Мехико. Женам, может быть, и удастся пресечь наши попытки углубиться в футбольные дебри, но от журналистских дел нас не оттащишь.

Горанский в дороге уже дал понять, что вчерашний ночной разговор с тренером Валерием Лобановским он помнит и не прочь к нему вернуться. Мы после матча зашли в гостиничный номер Лобановского «на десять минут» и проговорили до рассвета. Горанский там непроницаемо молчал, уйдя по плечи в глубокое зеленое кресло, я даже думал, что он дремлет. Но ошибся. Когда на рассвете мы с ним поднялись и, попрощавшись с Лобановским, пошли, он бросил: «Ничего более интересного о футболе мне слышать не приходилось». Мне трудно судить, так это было или не так, но мы с Лобановским завелись не на шутку. Я не сумею восстановить вчерашний диалог. Переговорено было обо всем, в чем мы не один год не согласны друг с другом. Такие встречи, тоже почему-то ночные, бывали у нас прежде в Киеве, у него дома, и на базе, в самолете, следовавшем из Буэнос-Айреса в Москву. А теперь – в Гвадалахаре. Между нами не стоял включенный магнитофон, разговор «светский». Но он был и работой. Для меня во всяком случае. В конечном счете вся соль журналистики – в праве на такой разговор…

* * *

Первое, что является на ум, когда речь заходит о футбольной журналистике,- это отчеты о матчах. Их выпекают прямо на стадионе, с пылу с жару, строчки считанные, ни одной не добавят, что бы ни стряслось, в газетном листе оставлен белый прямоугольничек, в него и полагается все втиснуть. И дежурный по выпуску прервет твою диктовку на полуслове: «Хватит, есть сто десять!» Живет отчет один день, читатель добывает из него изюминки фактов, а если сам смотрел матч, придирчиво проверяет, что там наговорил репортер. Нервная неблагодарная работа.

Уже завтра отчеты переселяются в архив. И разве что спустя годы в них погрузится трудолюбивый историограф, задавшийся головоломной целью установить, скажем, сколько голов было забито за пятьдесят лет с угловых ударов. Не берусь судить, станет ли его исследование точкой опоры, с помощью которой можно перевернуть футбольный мир, знаю только, что безумного страстотерпца обязательно подстерегут разочарования.

Не раз мне приходилось выслушивать сетования: «Не скажете, с чьей подачи был забит третий гол? Нет? Но вы же писали отчет! Понимаю, что прошло двадцать лет… Эх, досада». Хотя ты и не обязан помнить, кто сделал передачу двадцать лет назад, все же неловко, чувствуешь себя виноватым.