Такой хорошо законспирированной низости я от Доминика не ожидала. Если, конечно, Фатима не врет.
– Шлет поцелуй? При большом скоплении свидетелей?
– Не было никаких свидетелей.
– Но ты ведь наблюдала за этим? Или он сам рассказал тебе?
– Он не рассказывал. Я увидела. Один раз, только один. Совершенно случайно. Я меняла белье в номерах на этаже. Доминик очень смутился…
Еще бы он не смутился! Гнилозубое смущение вуайериста, пойманного на месте преступления. Бедняжка Фатима хотела обелить, реабилитировать Доминика в моих глазах, но добилась прямо противоположного эффекта. Теперь моя ненависть к жирдяю абсолютна.
– Он любит тебя, Саша́. Он – хороший человек…
Да уж, хороший.
– Я не хочу больше говорить о нем. Извини.
– Как знаешь, – Фатима пожимает плечами.
– Спокойной ночи.
– И тебе…
…Поднос с двумя грязными тарелками и пустой бутылкой минералки, стоящий на полу, – такая картина открывается моему взору у дьявольского номера двадцать пять. Остатки трапезы Спасителя мира, что может быть омерзительнее? Увидеть это – все равно что застать небритого Алекса мочащимся в подворотне, я зла, я очень зла. Рыбные кости, скомканные, залитые кетчупом салфетки, хлебный огрызок – вот что вечно липнет к подошвам спасителей, вот от чего они непременно хотят избавиться, выставив это роскошество за дверь. В теплой компании рыбных костей оказалась я сама, так не вовремя прилипшая к подошве; меня выставили за дверь, от меня поспешили избавиться, я зла, я очень зла. Первое желание – грохнуть кулаком в табличку с номером, потребовать объяснений и выставить счет. За бритвенный станок с двумя лезвиями, за кровь, полившуюся из носа, за самооценку, упавшую до нуля, за блуждание в темноте и безнадежно испорченный вечер.
И безнадежно испорченную жизнь.
Научившемуся этому – прямой путь в Спасители мира.
Поддев ногой салфетку и отфутболив ее к стене, я отправляюсь в свой номер. Вымыться, выплакаться и бухнуться в постель – это все, чего я сейчас хочу.
Какая наивная, беспомощная детская ложь! Даже Джамиль и Джамаль раскусили бы ее.
Алекс Гринблат – вот кого я действительно хочу.
«Бодливой корове бог рогов не дает», – в этом духе выразилась бы далекая мама, слишком занятая воспитанием трех моих племянников, чтобы переживать еще и обо мне. Если бы дело ограничивалось только рогами! Бог не дал мне:
ума;
внешности;
харизмы;
чувства юмора;
чувства собственного достоинства;
умения носить в ушах всякую дрянь с таким шиком, как будто это – бриллианты.
Последнее добивает меня окончательно. И заставляет вспомнить о юной танцовщице из «La Scala». И еще об одной танцовщице – Мерседес, сладкой, как яблоко (я до сих пор не уверена в том, что она когда-либо существовала). Им обеим – существующей и той, чье существование под вопросом, – им обеим повезло гораздо больше, чем мне. Они прекрасны и самодостаточны сами по себе. Мне же, для того чтобы стать самодостаточной, необходимо по меньшей мере умереть. И лучше – не своей смертью. Лучше погибнуть в каком-нибудь теракте. И тогда обязательно найдется хмырь, который назовет меня своей возлюбленной, возведет меня в ранг святых и каждое третье воскресенье месяца будет глушить водку на моей несуществующей могиле.
Именно так зарабатывают очки худосочные студентики Мишели. Свой Мишель найдется и для меня, он никогда не скажет: «Оставь меня в покое, идиотка», о мертвых – или хорошо, или ничего, это как раз про меня.
Ха-ха.
Кажется, мой Мишель уже нашелся.
Жирдяй Доминик, совершающий тайные обряды перед моей дверью. Ничего более удобоваримого я не заслужила.
Интересно, откуда на платье взялись пятна крови? Одно украшает подол, другое пристроилось в поясе: платье распластано на полу, и из душа, под которым я стою, пятна просматриваются просто отлично. Совсем небольшие, но способные ухудшить и без того не самое прекрасное настроение. В этом я вся: думаю о каких-то пятнах, в то время, когда рушится мир, как только я умудрилась их посадить и почему одно оказалось на подоле, минуя грудь?..
Застирывать их сейчас у меня нет никаких сил.
Завтра. Я со всем управлюсь завтра. Со всем управлюсь и во всем разберусь.