– Время таких убийств ушло безвозвратно, мир стал циничным. Теперь убивают совсем по другим причинам.
Располосованное горло Фрэнки –
– Из тех, романтических убийств я не застал ни одного, – в голосе бармена сквозят нотки сожаления. – Последнее было совершено за неделю до того, как я впервые встал за стойку. Но и потом здесь случалось много интересного. И случается до сих пор. И может еще случиться.
– С кем?
– Да с кем угодно. С любым, кто заглядывает сюда чаще чем один раз.
– Я поняла – это реклама вашего бара, – я понимающе подмигиваю
– Не совсем так, –
– Выбора нет. – Выпитое раньше незаметно настроило меня на философский лад. – Это тоже за счет заведения?
– Это – нет.
Нет так нет, нет – и черт с ним. Тем более что в этот раз я пью не в одиночестве. Ко мне присоединяется сам бармен, плеснувший в стопку спиртное совсем из другой бутылки.
– То, о чем я говорил, – не реклама. Случится может разное – и не всегда хорошее. Но пусть хоть что-то случается. Это означает, что мы еще живы.
– Да. Как ни странно – мы еще живы.
Только теперь я начинаю понимать все коварство джина и моего собеседника заодно: стойка, батареи бутылок и шеренги стаканов плывут у меня перед глазами, а стеклянная чаша со спичками раскачивается подобно фонарю на ветру. Стекло аквариума то приближается, то удаляется, рыбы за ним приобрели совершенно фантастические очертания, и я готова поклясться, что даже Ясин – повелитель моря Ясин! – никогда не видел таких причудливых созданий. А люди… Люди за столиками тоже преобразились, они стали бестелесны, бесплотны, я имею дело с небрежно расписанным театральным задником, с эскизом еще не написанной картины.
Я совершила непростительную глупость – еще одну в ряду других глупостей, не стоило лакать горячительное на голодный желудок, ведь я не ела со вчерашнего вечера. Да и скромный бутерброд в марракешском аэропорту трудно назвать едой.
Возьми себя в руки, Саша́! Соберись.
Вдох-выдох. Вдох-выдох.
Вдох-выдох —
– Кажется, эту песню крутят в третий раз. – Только бы
– Все может быть, – соглашается бармен. – Вы опять погрустнели.
Я не просто погрустнела, я готова хлопнуться в обморок, проклятый джин! Вдох-выдох, вдох-выдох, должен же быть этому конец!
– Странно, что никто к нам не подходит. Вернее – к вам.
– Ничего странного. Все видят, что я разговариваю с девушкой. С симпатичной девушкой. А мешать разговору с девушкой – последнее дело. Разве нет?
– Да.
Уфф!.. Кажется, отпустило. Бутылки и стаканы перестали наползать друг на друга, вода в аквариуме успокоилась, а люди снова обрели плоть и кровь. И до меня по-прежнему доносится веселый непрекращающийся гул «Cannoe Rose».
– …И вы всегда располагались под открытым небом? – как ни в чем не бывало, как будто и не было минутной (трехминутной) слабости, спрашиваю я у бармена.
– Старались. Люди должны постоянно видеть солнце и звезды. Это благотворно на них влияет.
– А что вы делаете, когда идет дождь?
– Приходите к нам, когда идет дождь, – тогда и увидите.
– Меня наверняка будет ждать феерическое зрелище.
– Это точно. Договоритесь с дождем и приходите.
Мне становится совсем хорошо. Так хорошо, что я откидываюсь на спинку стула и снова закуриваю.
– Наверное, трудно ухаживать за ними…
– За кем?
– За рыбами.
– Совсем не трудно. С русалками было сложнее.
– С какими русалками? –
– С обыкновенными. С теми, которые вечно втягивали моряков в любовные истории. И все они заканчивались одинаково глупо и одинаково плачевно. Я бы никогда не связался с русалкой. Здесь плавали одна или две, и совсем не красавицы, я видел и получше и посисястее, уж извините за жаргон…
– Ничего.
– И то успели напакостить. Правда, времена русалок ушли в прошлое – вместе с теми убийствами…
– Романтическими.
– Да. Но я до сих пор нет-нет и вспомню о них.