После измены

Все сели за стол. Было вкусно, очень вкусно. Мама – замечательная кулинарка. Я тоже ела – в первый раз за много дней. И даже с аппетитом. Пили за мамино здоровье и желали ей, желали… Мама смахнула слезу и сказала, что просит у Бога одного – чтобы у ее девочек все было нормально. Она оглядела взглядом сестру, внучку и меня.

Раздался звонок в дверь. Я сжалась, как пружина. Мама пошла открывать, и я услышала ее радостные вскрики. Все высыпали в коридор, я осталась за столом. Услышала голос Анюты:

– Папочка!

Соня Дизель громко уговаривала нежданного гостя раздеться и зайти. Я вышла в коридор. Все замолчали и как-то незаметно рассосались – кто на кухню, кто в комнату. У Леонида в руках был огромный букет кремовых роз, любимых маминых цветов.

У меня закружилась голова, показалось, что я сейчас упаду. Я молча кивнула. Он тоже. Я развернулась и ушла. Но, прежде чем уйти, увидела его глаза. И еще – поняла, как я по нему соскучилась.

Он, конечно, уехал. Все потихоньку вползали в комнату и с опаской смотрели на меня. Дочка тихо хлюпала носом. Эдик принялся за остывшую утку. Дядя Федя начал рассказывать рецепт засолки огурцов. Соня его перебила и рассказала анекдот. Галка выпила рюмку водки – махом. Всем было неловко. А мне… Мне почему-то стало… Не легче, нет. Как-то трудно это объяснить… Вот. Я поняла. У меня из сердца ушла ненависть. Боль, обида, горечь – все осталось. А ненависть ушла.

Главное, чтобы не появилась жалость. Жалеть и прощать я еще не готова. Совершенно не готова. И не надейтесь!

Зять предложил подвести меня до дома, но я отказалась, пожалела Анюту – нечего катать беременную жену по сумасшедшему городу. Дочь обняла меня и зашептала в ухо, громко всхлипывая:

– Мамочка, ну, пожалуйста!

– Все будет хорошо! – уверила я ее.

Она посмотрела на меня и спросила:

– Правда? А когда?

Я отвела глаза:

– Когда-нибудь – точно.

Анюта отвернулась.

Мама собрала мне непомерный пакет еды. Я сопротивлялась, как могла. Не сработало.

Ночью я спала без снотворного – объелась, наверное, а еще – устала. Очень устала.

* * *

После этой мимолетной встречи мне, как ни странно, стало легче. Даже сама не поняла почему, я ведь так боялась его увидеть! Но – отпустила сверлящая сердце ненависть и злость. Наверно, все-таки появилась жалость. «Глупые мы бабы, чудные! – думала я. – Нате вам, жалко стало. Бледный, худющий, щеки ввалились, глаза собачьи. А у меня? Не собачьи? Я не выскакиваю из всех юбок и брюк? У меня не лезут пучками волосы и не появляются новые морщины? Да ладно, жалости на всех хватит. Сердце русской женщины безмерно. А еще надо жалеть дочку, маму, сестру».

В общем, берем себя в руки. Веруня предложила куда-нибудь смотаться, например, к теплому морю. Сменить обстановку и погреться на солнышке. Я отказалась: с Веруней – это слишком. На Верунину активность и темперамент мне сил явно не хватит. Поехать с мамой? Например, в Прибалтику, такую любимую. Нет. Все равно все разговоры прикатятся понятно к чему. Неохота. Анюта? Ну, какие ей сейчас путешествия?

На три дня поехала на дачу к школьной подружке Арине. Там – суета, трое внуков, бесконечные шашлыки, гости. Живут люди шумно, весело, безалаберно. Не парятся – как сейчас говорят. Один день – отлично. А на второй хочется уползти к себе в нору и не высовываться. Не созрела я для веселья и тусовок, да, впрочем, никогда их и не любила. Всегда было лучше в тишине и покое, вдвоем с мужем. Даже Анюта – стыдно признаться – нам иногда мешала, потому что больше никто был не нужен. Когда захотели – поговорили, когда захотели – замолчали. Просто надо было находиться вместе, недалеко друг от друга. В одном пространстве. Пусть даже в разных комнатах и на разных этажах.

С Арининой дачи вернулась домой с радостью. Зашла в квартиру и вдохнула родной запах. Села на стул в прихожей и просидела – сколько?

Назавтра занялась домашними делами, которые найдутся всегда у любой хозяйки. Привела в порядок всякую мелочь в комодах и шкафах, убрала зимние вещи, достала летние. Нашла корзинку с вязаньем, заброшенную в кладовке лет десять, а то и больше назад, и почему-то страшно обрадовалась. Устроилась с ногами в кресле и стала разбирать клубки, мотки и спицы. Решила связать будущему малышу пинетки. Смешно, конечно, при нынешнем-то изобилии!

В воскресенье поехала с Анютой в Сокольники. Долго ходили по парку и вспоминали, как гуляли здесь в ее детстве. Потом обедали в кафе. Дочь смотрела на меня с тревогой, а я шутила, с удовольствием съела два пирожных и все подставляла лицо к солнцу.

Прощаясь, Анюта обняла меня и сказала:

– Ну вот, мамочка! Все возвращается на круги своя!

Я взяла ее за руку.

– Конечно, доченька. Куда деваться? Жизнь-то идет!

Анютка – трогательная девочка – смахнула слезу и счастливо улыбнулась.

Мы расстались, я обернулась ей вслед. Моя девочка шла тяжело, медленно и осторожно – смешной и трогательной походкой всех беременных женщин. «А жизнь-то пролетела! – подумала я. – Проскочила, как трамвайный воришка с чужим кошельком. Миг – и его нет».