После измены

Я по-прежнему с трудом сдерживала смех. Очень хотелось есть, очень. И мясо было бесподобным, и вино чудесным. Я, не большой в принципе гурман, покрякивала от удовольствия.

Муж беспокоился и спрашивал, как мне все, и то подкладывал салату, то подливал вина.

– Напьюсь ведь! – пошутила я. – Не боишься?

– Боюсь, – серьезно ответил он. И добавил: – Я теперь с тобой всего боюсь! Особенно – твоих исчезновений.

Я пьяно махнула рукой:

– Какой ты, право слово, трепетный! И напугать тебя так легко, оказывается! То же мне – то ли девочка, а то ли виденье!

Он отрицать не стал.

Вот и правильно! Ума хватило!

А вино было бесподобное! Просто сказочное! С ужасом я отметила, что он открывает третью бутылку. Подпоить хочет! Правильно, иначе на диалог я не способна. А так – способна? Пьяному, знаете ли, море по колено.

Покачиваясь, я встала со стула и подняла бокал.

– За любовь! – сказала я и неожиданно для себя громко икнула. Бокал качнулся в нетрезвых руках и… Беда, беда, беда! Вот не будешь выпендриваться!

На любимом, таком дорогом сердцу сарафане медленно расплывалось и таяло красное пятно. Господи! Все – грудь, пояс, юбка! Я с ужасом смотрела на это пятно и вдруг разревелась – громко, в голос, со всхлипываниями и причитаниями.

«Получай за свое юродство, получай! – с ненавистью к себе думала я. – Будешь глумиться над святым чувством. И кто поймет, что цинизм – лучшая защита, лучшее прикрытие!»

Продолжая реветь, я плюхнулась на стул. Он вскочил и стал неловко сыпать соль из солонки, пытаясь спасти платье. Я отталкивала его, потому что понимала: платье испорчено безнадежно. Ничего исправить нельзя.

– Завтра – в химчистку, – приговаривал он, пытаясь меня обнять.

– Фигушки! – У меня опять полились слезы, и стало еще больше обидно. – Пятна от красного вина никто не выведет! Тем более на батисте! И отстань ты со своей солью! Отстань, бога ради! Ты и так мне насолил – дальше некуда!

Он продолжал меня уговаривать и утешать, а я, пьяная и несчастная, продолжала брыкаться и возмущаться.

Наконец пришли в номер. Он стянул с меня «соленый» сарафан и бросился в ванную – замывать.

– Мылом натри! – крикнула я ему вслед и повалилась на кровать.

Никогда раньше я не чувствовала себя такой несчастной! Даже в самые тяжелые времена!

Глупая, пьяная баба! Я свернулась клубочком, залезла под одеяло и – уснула!

Проснулась я от страшного шума и грохота. Испугавшись, резко села на кровати. За окном разыгралась стихия – гроза, молнии, ветер с утробными завываниями, вспышки зарниц.

Муж пытался закрыть окно. На балконе с грохотом разбилась ваза и перевернулся легкий ротанговый столик. Внизу, на первом этаже, были слышны крики и грохот. Хлопали двери и окна, слышался звон разбитого стекла. Кто-то громко заплакал, и стало еще шумней.

Я подошла к окну. Море, черничное и шальное, решило показать свой нрав. А не всегда я бываю бирюзовое и милое! Забыли, что я стихия? Забыли, что я могу со всеми вами сделать? Вот вас, тех, что на берегу, только попугаю, чтобы уважительнее ко мне, уважительнее! А вот тех, кто сейчас в моих руках, не пощажу, накажу по полной! Надо же вас иногда ставить на место! И хватит сюсюканий! Я – стихия! Хотя в этих благодатных краях и райских кущах я вспоминаю об этом нечасто, что говорить…

Волны с грохотом обрушивались на нежный песок, ветер беспощадно рвал хлипкие зонты и мотал по берегу еще не потонувшие в воде шезлонги.

Было страшно. Реально – страшно. Я отошла от окна и тревожно спросила:

– Нас не смоет?

Он засмеялся:

– Ну это же не ураган и не смерч! Просто сильный шторм, кстати, его обещали в прогнозе, ну и ветер, конечно. К утру все должно успокоиться. Так, по крайней мере, писали вчера.

– А что ты мне не сказал? Почему не предупредил? – Я попыталась обидеться.

– Знаю я тебя, трусиху. – Он был безмятежно спокоен. – Ты и на даче обычной грозы боялась!

– А, – сообразила я, – вот поэтому ты меня и напоил! Думал, усну и не прочухаюсь, да? Думал, ничего не замечу?

– Тогда бы я тебе подмешал клофелин, – задумчиво ответил он. – И точно уж воспользовался этой ситуацией!

– Смешно! – фыркнула я и забралась под одеяло.

Честно говоря, хотелось накрыться с головой. Так в детстве мы с Галкой и делали. И еще тогда, в детстве, начитавшись занимательной физики, мы очень боялись шаровой молнии.

А тише меж тем не становилось. Слабо верилось, что все это успокоится, угомонится, устанет и закончится к утру.

Я закрыла глаза. Впрочем, какой уж тут сон! В небе, временами почти белого, слепящего цвета, казалось, взорвался какой-то небесный склад, какое-то чудовищное по объему хранилище петард.

Леня сидел в кресле и листал журнал. Распахнулась балконная дверь, и он вскочил и придвинул к ней единственное кресло. Потом сел на край кровати.

Я подвинулась к нему и дотронулась до его плеча. Он развернулся и посмотрел на меня. Мы смотрели друг на друга, глаза в глаза, и продолжалось это недолго. Совсем недолго. Потому что долго смотреть друг на друга не было сил. Совсем.