После финала

– Здесь и без того хватает проблем, чтобы еще разыскивать потерянные футболки, верно? – Я стараюсь говорить громче, чтобы вовлечь в разговор Аарона и Инь, дежурящих в палате.

– Да, мы порядком загружены, – улыбается Инь. – Пипа права, вы можете принести из дома одежду и любимую игрушку сына. Лучше что-нибудь легко отмывающееся, чтобы избежать инфекции, но если он скучает без своего мишки, можно принести и его.

– Я принесу Бу, – говорит Никки, поворачиваясь к Лиаму. – Принести тебе Бу? Ты ведь его любишь?

Ее голос звучит неестественно громко и высоко. Она еще не умеет разговаривать с ребенком, которого накачали снотворным. Это не похоже на тот безмятежный сон, каким забывается заигравшийся ребенок, когда вы по дороге в свою спальню прокрадываетесь в детскую и шепчете ему на ушко: «Я тебя люблю». Стоите над ним, глядя на спутанные волосы, торчащие из-под одеяла, и тихо произносите: «Спи спокойно, карапузик. Тебя клопик не укусит…» Сейчас вы не услышите в ответ ни легкого вздоха сквозь сон, ни неразборчивого бормотания.

Раздается звонок, и рядом с кроватью Дарси вспыхивает лампочка. Инь пересекает палату, поправляет оксиметр на ее ножке, и лампочка гаснет. Уровень кислорода у Дарси приходит в норму. Взглянув на Никки, я замечаю, что она в панике.

– Дарси такая хитрюга, – объясняю я. Конечно, пройдет какое-то время, прежде чем ты перестанешь вскакивать от каждого звонка или сигнала. – Обычно по вечерам с ней сидят ее родители, но сегодня у них годовщина свадьбы и они отправились на мюзикл.

– А что они смотрят? – Инь побывала на «Вестсайдской истории» одиннадцать раз. К воротничку ее халата пришпилены значки «Призрака оперы», «Отверженных» и «Матильды».

– «Злую».

– О, потрясающая вещь! Я видела его с Имоджин Синклер в роли Глинды. Им точно понравится.

У восьмимесячной Дарси менингит. Был менингит. Еще одна причина, почему ее родители проводят все вечера в палате интенсивной терапии – менингит вызвал осложнения.

– Мой муж тоже уехал, – говорю я Никки. – Его работа связана с разъездами.

Я поворачиваюсь к Дилану.

– Папочки не будет на твоем празднике. Жалко, правда?

– У него день рождения? – спрашивает Никки.

– Гораздо лучше.

Я стучу по деревянному подлокотнику своего кресла. Машинальный жест, который я повторяю по сто раз на дню. И думаю обо всех родителях, которые сидели в этом кресле до меня. Об их наивной вере в приметы, заставляющей их пальцы стучать по дереву.

– Завтра Дилана снимают с искусственной вентиляции легких. Врачи пытались это сделать уже несколько раз, но эта маленькая обезьянка… Постучим по дереву, да?

– Постучим, – поддерживает меня Шерил.

– Значит, наступило улучшение? – интересуется Никки.

– Еще какое, – улыбаюсь я, поднимаясь.

– Ну, мой дорогой, я пойду, – говорю я Дилану.

Поначалу мне было неловко разговаривать с сыном в присутствии других. Я стеснялась. Это все равно, что говорить по телефону в офисе с открытой планировкой или в первый раз идти в спортзал, когда тебе кажется, что все смотрят на тебя. На самом деле окружающим нет до тебя никакого дела, они слишком заняты своими телефонными звонками, тренировками и собственными больными детьми.

Сначала ты с трудом начинаешь говорить со своим ребенком при посторонних, а через три месяца ты просто перестаешь замечать окружающих.

– Бабушка приедет к тебе в выходные. Здорово, правда? Она по тебе ужасно соскучилась, но все боялась ехать из-за своей простуды. Бедняжка.

У меня вошло в привычку все время болтать с Диланом. Я постоянно ловлю себя на том, что громко разговариваю с ним в машине, магазинах и дома, заполняя пустоту, где должны звучать фразы типа: «Смотри, какой трактор», «Пора спать» и «Смотри глазами, Дилан, а руками не трогай». Врачи утверждают, что с детьми надо больше разговаривать. Голоса папы и мамы для них – своего рода терапия. Но мне кажется, что привычка постоянно говорить с ребенком нужна скорее родителям. Это напоминает им о прошлой жизни, когда их дети еще не проводили долгие месяцы в больничной палате.

Опустив бортик кровати, я наклоняюсь над Диланом так, что наши носы соприкасаются.

– Эскимосский поцелуй, – тихо говорю я.

Сын никогда не дает нам забыть об этом поцелуе на ночь, сколько бы мы его не обнимали.

– Экиимо! – настаивает он, и я снова откидываю бортик кровати и наклоняюсь для вечерней церемонии, а он прижимает свой носик к моему и хватает меня за волосы.

– Мой любимый малыш, – произношу я.

Закрыв глаза, я представляю теплое дыхание на своей щеке, пахнущее сладким молочком. Завтра, думаю я. Завтра из него вынут трубку, чтобы больше уже не вставлять. Поцеловав его в лоб, я поднимаю бортик кровати, следя, чтобы он щелкнул, вставая на место.

– Спокойной ночи, Шерил. До свидания, Аарон и Инь. Завтра увидимся?

– Меня не будет три дня, – сообщает Инь, поднимая обе руки, словно в благодарение Богу.

– О, ты, кажется, поедешь к сестре? Желаю хорошо провести время.

Я смотрю на Никки Слейтер, которая подвинула свой стул поближе к кровати сына, чтобы положить голову рядом с ним.

– Постарайся отдохнуть, если сможешь. Нам всем предстоит долгий путь, – говорю я ей.