После долгих дней

Однажды благодеяния Хоседа заставили Энмешарра насторожиться, старик всерьез стал думать о том, чтобы отправить сына на некоторое время в Шуруппак к местным жрецам. Как это часто случается в шестнадцать лет, юноша влюбился, его избранницей стала дочь тамкара Лу, возившего в Сиппар зерно. Когда-то семья тамкара Лу была очень состоятельной, но после того, как торговец вернулся из Сиппара не с деревом и камнем, как бывало обычно, а со страшной болезнью, затаившейся внутри его неподвижного тела, которая забрала в конце концов в подземный мир не только самого Лу, но и двух его сыновей, дочь тамкара по имени Шуб-ад и жена торговца Нинисина остались одни. Год за годом эта малочисленная семья беднела, дом приходил в негодность, запасы одежды и зерна исчерпывались. До Хоседа дошли слухи, что жила в Меде пожилая женщина с дочерью пятнадцати лет, кормились они не так, как многие бедняки, обрабатывая арендуемую землю, а просили милостыню, так как девушка и ее мать были слишком слабы, чтобы самостоятельно возделывать землю, и слишком бедны, чтобы нанимать работников.

Узнав об этом, Хосед отправился в жилище покойного тамкара. Когда-то этот дом, сложенный из сырцового кирпича, славился своим гостеприимством, богатством и особой красотой внутреннего дворика. Но теперь, когда Хосед переступил порог этого старинного здания, в котором не только присутствовали элементы деревянного, редкого для Меде зодчества, с аккуратно вырезанными на облицовке фасада планетами, звездами, животными, богами шумерского пантеона, но и сохранились культовые статуи и статуэтки из обожженной глины, юноша был до глубины души поражен картиной нищеты на фоне прекрасных развалин, говорящих о еще недавнем благополучии хозяев дома. При входе его встречали поврежденные местами крылатые сфинксы: духи-хранители – человеко-бык с орлиными крыльями Лама, человеко-лев Алад, вкопанные в землю разноцветные, потрескавшиеся от времени фигурки собак, служащие амулетами, Сирруш – змея, лев и дракон в одном тонком и гибком теле, птица Имдугуб с львиной головой. Там он впервые и увидел Шуб-ад, лежащую на тростниковой циновке, без сознания. Она оказалась очень красивой девушкой, миниатюрной, с тонкими чертами лица и длинными черными вьющимися волосами. Лицо девушки, испачканное пылью и глиной, бледное и худое, произвело на сына энси такое сильное впечатление, что, не раздумывая ни минуты, он взял ее на руки и понес в расположенную у подножия зиккурата храмовую больницу, куда чуть позже Хосед доставил и вдову тамкара, Нинисину. В тот день тогда еще шестнадцатилетний Хосед написал свое первое стихотворение, посвященное Шуб-ад:

Мыла руки Шуб-ад в водах быстрой реки,
Мыла руки Шуб-ад.
Рыбы долго глядели на Шуб-ад из воды,
Рыбы долго глядели.
Сам я, словно рыбак из сетей золотых,
забираю Шуб-ад,
Забираю Шуб-ад и домой уношу,
В дом к себе уношу.
Навсегда со мной будет Шуб-ад,
Навсегда…

С того самого дня Шуб-ад и Хосед были неразлучны, но Энмешарр, который ничего не имел против самой Шуб-ад как потенциальной супруги жреца, был убежден, что сыну рано еще обзаводиться семейством, необходимо было время для постижения премудростей управления городом, для посвящения в тайны общения с Аном, Энки и Энлилем. Кроме того, необходимо было разрешение богов на этот брак, но боги медлили с ответом, о чем каждый день Энмешарр уведомлял Хоседа.

2

Солнце давно опустилось за огненно-красную линию, разделяющую белое, прозрачное небо и остывшую после жаркого дня пересохшую землю. По жестким, хрустящим изгибам темно-коричневой почвы шел человек. Он был высокого роста, широкоплечий, сильный, на вид ему было около тридцати лет. Темно-русые волосы были коротко подстрижены, дымчато-синие глаза выделялись на фоне загорелой кожи, губы, слегка приоткрытые, нашептывали что-то тихое, едва различимое. Он двигался не спеша, останавливался, застывал на какое-то время, прижав ладонь к щеке, надолго задумывался над чем-то, затем, очнувшись, продолжал свой путь. В небе вырисовывались очертания созвездий Лебедя и Лиры, загорелась звезда Денеб, луна струила на землю свой мрачный жемчужный свет. Вокруг человека – в полумраке – вырастали остроконечные очертания палаток и шатров, над некоторыми из них колыхались полотнища штандартов, едва-едва можно было различить в сумерках бледный триколор французского флага.