После десятого класса. Под звездами балканскими

Но наверно, такую же картину представляют наши позиции, когда мы бьем по самолетам, а они нас бомбят. В этом случае мы не имеем права прятаться. Это наш бой. И наши позиции превращаются в ревущее месиво земли, огня, людей и железа.

Но сейчас авиация противника не показывается. Изредка по горизонту проползет разведчик — «костыль». Только летят во всех направлениях снаряды, и большинство из них рвется в воздухе. Это воздушные реперы — вспомогательные ориентиры для пристрелки. Ясно, что идет пристрелка новых батарей по всей местности от Пулкова до южных окраин города. Враг затевает что-то очень серьезное.

Пал Севастополь. Враг перетаскивает тяжелую артиллерию из Крыма под Ленинград. Вот она и обживается на новом месте. Луконин нам сообщил, что командование немецкими войсками под Ленинградом поручено «мастеру по штурмам» фельдмаршалу Манштейну.

Мы стоим под Пулковской высотой. Снаряды проносятся над нами и рвутся далеко. Один только брякнулся перед нашей позицией, на самом склоне высоты. Видно, ихние артиллеристы ошиблись в прицеле или заряде. А мы как раз на этом склоне высоты — наиболее безопасном месте — построили землянку, просторную, крепкую, в три наката, как дзот, и поселили в ней девчат из штаба и наших батарейских Веру и Капу.

За время пристрелки противник высадил кучу снарядов, нашей батарее никакого урона не нанес, но вот шальной снаряд — и Капа пострадала.

Она у нас с весны, служит поваром. Ей лет двадцать, чуть постарше Веры. У Капы круглое смешливое лицо с ямочками па щеках и карие глаза, такие озорные, что под их взглядом становится щекотно. Она ужасная чистюля, и мы не могли понять, как это она ухитряется ходить по траншеям в ослепительно белом переднике. Случайно я раскрыл эту тайну.

Это было еще весной, на рассвете. Накинув на плечи шинель, я вылез из землянки и направился к противотанковому рву. Был заморозок, трава хрустела под ногами, я брел, стуча зубами и с трудом продирая веки. На краю рва я остановился и вытаращил глаза, ничего не понимая — сплю или рехнулся… Крик Капы привел меня в сознание:

— Ну чего уставился? Не видал, что ли?

Она стояла на дне рва голая по пояс, закрыв руками грудь, от ее мокрых розовых плеч поднимался пар. Под ногами, в обрамлении кружевного тонкого льда, звенел ручей. На заиндевелой траве стоял таз с бельем. Значит, каждое утро, пока мы еще дрыхнем, Капа, как утка, плещется в ручье.

Пробормотав что-то, я повернул обратно, а Капа крикнула:

— Постой, куда ты? Покарауль, мне домыться надо. Черт вас так рано поднял. Да не пяль глаза!

Я отвернулся, стоял, пораженный видением, вспоминая рассказ моряка о женщине в каске, вышедшей из воды с ребенком на руках. Думал о том, что самые лучшие залы и здания мы украшаем изображениями женщин, что символом красоты — Венерой, рожденной из морской пены, грезят художники всех времен и народов.

Капа крикнула:

— Все. Спасибо. Иди! Теперь я стираться буду. Да поспеши, ко рву-то не из-за меня пришел так рано!

Вот языкастая!

Свою полевую кухню мы окопали тоже недалеко от землянки девчат.

И вот 250-миллиметровый чурбак грохнулся перед нашей позицией. С тяжелым дробным стуком падали комья земли, оседала, расплываясь, черная туча. Мы зажмурились, боясь увидеть развороченные бревна землянки.

И вдруг из этой тучи выскочила Капа, держась обеими руками за бедро. Лицо ее было белее передника, она пронзительно визжала:

— Старшина, я раненная!

Старшина охнул, выскочил из траншеи, подбежал к Капе, когда она была уже посредине позиции, стал торопливо осматривать и ощупывать, поднял юбку, и мы увидели огромный, в две ладони, кровоподтек.

Вслед за Капой из тучи выскочила Вера Лагутина, оттолкнула старшину, прокричала ему в лицо что-то злое и потащила Капу обратно.

Туча рассеялась, мы, увидев здоровую воронку между кухней и землянкой девчат, захохотали.

Старшина было сунулся в землянку, но вылетел оттуда, как от прямого удара в челюсть, пожал плечами, не обозлился, прошел на кухню, вернулся и велел Бекешеву заняться приготовлением обеда. А про Капу сказал, что она ревет навзрыд и утверждает, что старшина ее публично опозорил.

Оказывается, Капа была на кухне. Осколок снаряда длиною в локоть и толщиною в руку пробил полутораметровую толщу земли, бревенчатую стену, перешиб колесо у кухни, рикошетил от другой стены и, обессилев, ударил Капу. Она была еще необстрелянной и даже не присела. Это ее спасло. Иначе осколок угодил бы ей в голову. Отделалась сильным ушибом.

Вера нажаловалась замполиту. Он ходил по траншеям, ругался и обзывал нас жеребцами. Но он был не прав. Когда снаряд разорвался, мы решили, что девчатам хана. Потом из дыма выскочила Капа и кричала. Мы же знаем, что порой даже смертельно раненные сразу не падают. Прошлой осенью бойцу осколком отсекло обе ступни, так он на одних костяшках метров пять еще пробежал и свалился. Все мы решили, что с Капой то же самое. Тут было не до церемоний и стыдливости. А когда все выяснилось, конечно, стало смешно.

Капитан Луконин нас выслушал, согласился, но в заключение еще раз обозвал жеребцами.