После десятого класса. Под звездами балканскими

— Так и есть, опять он. Это художник Верещагин. Намедни ему, видите ли, захотелось посмотреть, как выглядят наши позиции со стороны турок. Взял лодку и выгреб почти на середину Дуная. Турки от такой дерзости аж взбеленились. Целая рота бежала по берегу и палила по нему залпами. А Верещагин закончил зарисовки, вернулся, привязал лодку и пошел к Скобелеву обедать. В лодке были три пулевые пробоины…

— А почему вы огня не открываете?

— Не положено. Конечно, барки жалко, пригодились бы, но берегу снаряды для мониторов. Начальство обещало подтянуть сюда восьми-, девяти- и даже одиннадцатидюймовые орудия. А пока я здесь один. Вот ежели начнут бить по городу и штабам, тогда немного постреляю.

Райчо в бинокль видел, как на берег выбежал офицер и что-то кричал Верещагину, а тот продолжал невозмутимо рисовать.

Русско-турецкая война застала Василия Васильевича в Париже за работой над полотнами индийской серии. Ни минуты не колеблясь, он собрал свои живописные принадлежности, составил завещание, так как знал, что будет не на командных пунктах высоких начальников, а в рядах действующих войск.

Верещагин был аккредитован при Главной квартире, и сам главнокомандующий по-дружески, по-простецки, при всех, особенно при иностранцах, обнимал художника и называл Базилем Базиличем, приглашал на завтраки, обеды и ужины, что случалось крайне редко, поскольку художник все время стремился быть в войсках, гулял сам по себе… И вот сегодня забрался на обстреливаемую турками барку.

Офицер на берегу тоже не уходил, продолжал кричать и размахивать руками. Вздрогнула соседняя барка, взлетел столб дыма, доски палубы встали торчком, как перебитое крыло птицы, и барка, накренившись, осела на грунт. Посмотрев на нее через плечо, Верещагин сунул альбом в карман и направился к берегу; сходня прогибалась под его грузными шагами.

Рущукские батареи не умолкали. Подпоручик крикнул:

— Павел Владимирович, Третья начала, по городу бьет!

— Готовьте данные для стрельбы, — приказал штабс-капитан.

Подпоручик выскочил на середину позиции, держа перед собой раскрытый планшет, и стал звонко командовать, а командир батареи сказал Николову:

— Ушел бы я отсюда, да неохота в резерве околачиваться. Но как появится вакансия па другой батарее — буду проситься.

— Это почему?

— Толковый артиллерист, — штабс-капитан кивнул на подпоручика, — педант неимоверный, но только в подготовке стрельбы, в расчетах. Пытается учесть все возможное и невозможное, а я ему путь в командиры батареи перегораживаю.

— Вместо вас поставят другого, угодного начальству, — заметил Николов, — И ваша жертва окажется ненужной.

— Возможно, вы правы, — согласился командир батареи и вдруг крикнул подпоручику: — Федор Гаврилович, бить по-лаптевски!

— Это еще что за метода? — удивился Райчо.

— Сейчас увидите. Фейерверкер третьего орудия Лаптев придумал. Мы окопались глубоко, брустверы низкие, турки видят только наши вспышки и дым. Хорошо наблюдают свои недолеты, а перелеты нет — за нами болото, и получаются камуфлеты.

— Господин штабс-капитан, батарея для стрельбы по цели номер три готова! — доложил подпоручик.

— Огонь! — приказал командир батареи.

И подпоручик протяжно закричал:

— Ба-та-ре-я, зал-пом пли!

Содрогнулась земля, сверкнуло пламя, пороховой дым застлал позицию, слышался шелест улетающих снарядов.

— Эх, аэростат бы для корректировки, — вздохнул штабс-капитан. — Да не дали. Ведь по закрытой цели бьем. На одни расчеты надежда.

Снова батарея окуталась дымом. Выбравшись из окопа, Николов смотрел, как номера весело, без суеты работали у орудий. Но вот послышался нарастающий и повышающийся в тоне визг. «Недолеты», — решил Райчо. На берегу взлетели столбы земли, просвистели осколки.

— Сойдите в окоп, капитан, — сказал командир батареи. — Турки огонь с города перенесли на нас. Мы давно у них поперек горла стоим. Примутся сейчас по-серьезному.

Снова вражеские снаряды взбили землю перед батареей. Снова ударили орудия. Но вот послышалось не меняющееся в тоне, нарастающее шипение, и на позиции закричали:

— На-ши!

Штабс-капитан с силой надавил Николову на плечо. Тряхнуло. Больно ударило в уши, как топот бегущей толпы, застучали комья падающей земли. Когда Николов поднял голову, то увидел дымящиеся воронки и батарейцев, заряжающих пушки.

— Повторит на этом прицеле, — заметил командир батареи. — Снарядов у турок много.

Снова шипение, грохот, и снова Николов увидел, как батарейцы заряжают пушки. Видимо, сигналом для залпа служили вражеские разрывы на позиции. Зарядив пушки, номера застыли у орудий, и только заряжающие держали наготове спусковые шнуры. Опять в небе появилось нарастающее гудение, оно чуть заметно понижалось в тоне. На позиции закричали:

— Лягу-шкам!

Действительно, четыре столба грязи взметнулись за позицией, а подпоручик выкрикнул странную команду:

— Бе-гай!

На позиции началась паника. Солдаты выскакивали из окопов, метались, размахивая руками, закричали:

— Сенькин черед!