После десятого класса

. Может быть... Расходуйте... А хочется не расходовать а нападать... Уничтожать. Спасать! — Марина и вздохнула а и  задумалась.

Клара Савченко снова завела патефон. Он пошипел, гак капал у гранаты, п опять знакомая музыка вонзилась в душу. Марк Вернее пел:

Пройдет товарищ сквозь бои и войны,

Не зная спа, не зная тишины.

Любимый город может спать спокойно,

И видеть сны, и зеленеть среди весны...

Марина вдруг встала, подошла к патефону, сдернула пластинку. Патефон взвизгнул, как от боли. Посмотрела на нас с тоской, сжалась, закрыв глаза, прижимая пластинку к груди, потом с такой горечью произнесла сквозь зубы:

Любимый город может спать спокойно...

Грохнула пластинку об пол и ушла из комнаты.

Мне стало не по сабе, тоскливо и гадко, словно я в чем то сильно-сильно виноват.

Клара подбирала обломки пластинки. Комбат, подагрой кулаком подбородок, задумчиво смотрел перед собой. Мышкин заводил патефон.

Я вышел из комнаты и стал одеваться.

— Ты куда? — Марина стояла в дверях соседней комнаты, прислонившись к косяку.

— На позицию. Там один младший лейтенант Раки-тин, а по времени должен быть налет.

— Какой налет — снег валит. Да и добежать успеете — рядом. Оставайся!

— Нет, пойду. Надо.

— Оставайся! Когда еще так придется?

Я ушел. А как хотелось остаться — побыть в милой обстановке! Но разве теперь до этого?

По улице мела поземка. Двигались люди с поднятыми воротниками шинелей. Город не спал. Над передним краем взлетали ракеты. Редко перестреливалась артиллерия. Была война. Я вернулся на огневую позицию, и на душе стало немного легче.

И все-таки как странно устроен человек! Он может думать об одном и прийти к мысли о совершенно другом, ну даже ни чуточку не похожем на то, о чем думал.

Взлетали и падали ракеты, освещая штабеля снарядных ящиков в орудийном котловане. Снарядов у нас еще много, мы окопались в полный профиль, и штабеля ящиков в человеческий рост размещены в нишах вокруг орудия. Все снаряды подготовлены к стрельбе, протерты и легко смазаны, проверены... Но в последнее время, когда много приходится стрелять по ночным бомбардировщикам, стали часты случаи заклинивания орудий. Не дойдет патрон в ствол на несколько сантиметров — и все, орудие замолчало. Надо осторожно деревяшкой догнать патрон на место и разрядить орудие выстрелом. Вытаскивать обратно при помощи ручного экстрактора было нельзя. Часто снаряд оставался в стволе, приходилось снова забивать гильзу и выстреливать.

Приезжали арттехники, начальство, проверяли боеприпасы, орудия и не могли понять, в чем дело. И так на многих батареях. Начали стрельбу — орудия бьют безотказно. Проходит время — и то одно заклинит, то другое...

И вдруг сейчас здесь, в котловане, мне стало ясно, почему это происходит. Ну конечно так!

Когда мы отступали к Ленинграду, окапывались наспех, подготавливали немного снарядов, и штабеля были невысокими. Крышка снарядного ящика ручек не имеет, и второпях ее не откроешь. Боец скребет ногтями за ее край, по никак не уцепится. Для того чтобы быстро отбросить крышку, стальные петли, на которые она закрывалась, номера подворачивали внутрь ящика. Образовывалась щель, куда можно легко просунуть пальцы и все было нормально. Теперь мы поступаем так же , но только штабеля сейчас высокие и давят на крышку нижнего ящика с' большой силой. А подвернутые петли своими концами упираются в латунные гильзы, и на них образуются вмягпны причина заклиниваний.

После непродолжительной стрельбы израсходованные снаряды из верхних ящиков заменяются новыми, а нижние как лежали, так и лежат под тяжестью, и трубочные добираются до них только во время продолжительного боя. В какой мелочи все дело! Правильно говорил лейтенант Курдюмов: «На военной службе мелочей нет». Прорвутся танки к батарее, а орудия начнет заклинивать. Завтра же запрещу подворачивать петли, пусть иодкладывают деревянные плашки. И надо позвонить на другие батареи.

П сразу стало легко. Я спустился в свою землянку, лег и сквозь дремоту услышал голоса возвращавшихся из позицию комбата, Мышкина, Андрианова, Веры, а во 1 Федосова что-то не слышно, наверно, пошел провожать Марину.

«Любимый город может спать спокойно...» А в нем люди начали умирать с голоду, и, может, где-то сейчас обессиленная Лялька-Ольга с тоскою смотрит в потолок п все надеется, что я к ней приду...

Город молчит, как вчера и позавчера. Как вчера и позавчера, грохочет фронт. Он будет грохотать завтра и послезавтра.

А Марины нет.

Она погибла.

Клепахин с группой штабистов пошли выбирать новое место для дивизионного командного пункта. Шли вдоль минного поля. И в это время на нем подорвался какой-то связист. Марина была с Клепахиным. Услышав взрыв и крики, она пошла на помощь точно по следам пострадавшего и оступилась. Поскользнулась... ошиблась. После взрыва несколько минут лежала неподвижно, потом очнулась.

Ей кричали, чтоб не шевелилась, побежали за досками, шестами.