После десятого класса

Старик молча перекрестился и ушел в дом.

Выйдя за околицу, поспорили. Церетелев говорил, что надо немедленно отправить донесение генералу Рауху о доступности перевала, а Николов настаивал, чтоб прежде разведать самим. Порешили так: отправили с двумя группами болгар и казаков устное донесение о том, что несколько лет назад через перевал прошел один болгарин с упряжкой в одного вола. Две группы отправили потому, что они могли нарваться на башибузуков.

Все в гору, в гору..*

— Господи,— простонал один из казаков и отшатнулся,— словно в преисподнюю едем.

— Не смотри вниз! — крикнул Николов.— Вперед смотри!

Зловещая тишина не только давила уши, она заполняла все тело. Скалы над головой, залитые лучами заходящего солнца, походили на окровавленные клыки. В долинах уже было темно, из пропасти тянуло могильной сыростью. Все невольно говорили шепотом.

— Действительно, птицам сюда залетать незачем,— заметил Церетелев.

Прошли по карнизу, держа всхрапывающих коней под уздцы. Когда его миновали, Николов сказал:

— Еще несколько таких карнизов — и о полевой артиллерии нечего думать. Горные пушки на вьюках протащим. Будет саперам работенки. Взрывать скалы нельзя — османы услышат.

Церетелев произнес:

— Фельдмаршал Мольтке в своей книге о Балканах был не так далек от истины, написав, что между Шип-кинским и Твардицким проходами, возможно, есть другие проходы, но они совершенно не годны для войск.

Скалы стали лиловыми, потом почернели и уже рисовались в небе силуэтами, из пропасти выползали косматые полосы тумана. На полянке решили ночевать, лежали на траве, жевали сухари, костра не разводили.

— Ну и местечко,— вздыхали казаки.— Хоть бы один родничок попался. Придется с собой еще и воду тащить. Жарища будет.

Спускались с перевала на следующий день, за последним поворотом оторопели. Внизу копошилась масса людей. Казаки в одних рубахах руками и с помощью коней, крестьяне волами растаскивали камни. Пылали огромные костры — это, обложив большой камень хворостом, раскаляли его, чтоб треснул, и далее раздирали клиньями и кувалдами. Среди работающих сновали женщины и ребятишки с узелками, корзинами и ведрами с водой. Увидев офицера, Райчо спросил:

— Кто вас прислал сюда, сотник?

— Генерал Раух срочно приказал расчищать, не дожидаясь саперов и окончания рекогносцировки.

Церетелев простонал:

— Такую ораву и не оцепишь. Узнают турки — все пропадет. Райчо Николаевич, поговорите с болгарами, чтоб языки за зубами держали.

— Бесполезно,—ответил Николов.— Предателя не убедишь, а честные и так все понимают.

На расчистку дороги пришли добровольно жители двенадцати деревень. Четкой линии фронта не было, отряды башибузуков подходили чуть ли не вплотную, а из нескольких тысяч жителей не нашлось не только ни одного предателя, но и болтуна. Даже дети при всей их откровенности сохранили тайну; турки так и не узнали о подготовке перехода через перевал.

Шаги. Шаги, Шаги. Солдатская выкладка два пуда (32 кг). Небо выцвело от зноя. Жаром дышат скалы. Плесни ковшом воды и парься. Кажется, что с сотворения мира сюда не упала ни одна дождевая капля; родное солнце продалось османам: оно не только жжет, оно давит своими лучами на головы, плечи, грудь. И редкие облачка — тоже изменники: сворачивают в сторону возле самого солнца. Влажна только дорога. Пот хлопьями падает с конских боков, капает с солдатских лбов, саднит подглазье и шеи. В глазах волов — тупая обреченность, и не верится, что они когда-то могли приходить в ярость.

Шаги. Шаги. Шаги. И скрип колес. Даже когда орудия и передки тащат на руках, то только хрипят. На команды и ругань не хватает сил. А солнце лучами придавливает к земле, и шапку снять нельзя — как кистенем хватит солнечный удар. И уже несколько десятков человек остались лежать под скалами, сраженные солнцем наповал.

Ополченцы идут не сплошной колонной. Одна дружина впереди с головным отрядом, с ними же, нарушая однообразие формы, идут вольные четы. Опытным взглядом воеводы подмечают уходящую вбок еле заметную тропку, машут рукой, и несколько четников, взглядами попрощавшись с товарищами, один за другим экономно, плавно и медлительно уходят по тропке. В случае чего один четник обязан добежать живым или мертвым, сообщить о засаде. Остальные — сдерживать османов. И так на каждой тропинке от версты к версте редеют четы.

Остальные дружины идут с артиллерией. Они в своих горах и должны помочь тем, кому тяжелее,— пушкарям... Всех встряхивает дикий, прерывистый крик, и долго ломается в горах эхо от грома металла и треска. От края карниза отрывают ездового, успевшего соскочить с передка. У солдата часто-часто трясется челюсть — он пе то хохочет, не то дразнит замирающее эхо конских воплей: «И-и-и-и-и...» Его бьют по щекам, трясут за плечи, плещут из фляги воду в судорожно перекошенный рот. Потом он бредет под скрип орудийных колес, как слепой, цепляясь обеими руками за скалу.