После чумы

— Против черных рабочих я не возражаю — и против белых тоже. Но уж либо то, либо другое, и, вы знаете… — она задумалась, в одной руке — кувшин, в другой — стакан. — Если бригада будет черной, думается, я предпочла бы белые джинсы и черные футболки. Как вы думаете, это возможно?

— Да, — высказался я, медленно покачав головой, словно подавленный тяжестью проблемы. — Вполне возможно.

— Прекрасно, — сказала она, наливая молоко в прозрачнейший стакан и устанавливая его рядом с кувшином, как будто натюрморт составляла. Сложила ладони на груди и улыбнулась сестре, словно только что взрезала мир, как дыню, и протягивала ей истекающий соком кусок. — Тогда начнем ЧСТЛ, м-м? Чем-скорее-тем-лучше?

— Конечно, — согласился я.

— Вот и хорошо. Ты хочешь что-нибудь добавить, Катлина?

У Катлины голос нежный, как крылышки капустницы:

— Нет, ничего.

Кусты я начал корчевать сам: фуксии, олеандр, апельсиновое дерево — а вот раздобыть рабочих оказалось непросто. Перед домом росли три огромных старых дуба, у восточного крыла — огромное австралийское чайное дерево и на заднем дворе полдюжины лимонов. Нужно было человек десять: с «кошками» и небольшим краном, да порубить ветки, да увезти — и все это, как я сказал, должно было обойтись недешево. И зачем? Просто стыд и позор губить такой сад, чтобы залить его асфальтом. Но если им так вздумалось — не мне спорить. Я решил потребовать тысяч одиннадцать за деревья, и еще пять за вырубку кустарника и выравнивание газона.

Трудность, как и предвидела Мойра, была в том, чтобы найти в Сан-Роке бригаду без мексиканцев. Такой просто не оказалось. Белых, занимающихся черной работой с деревьями, тоже было маловато — они, как правило, предпочитают заказать работу и оплатить счет, а чернокожих в городке вовсе не было. В конце концов я смотался в Лос-Анджелес, поговорил с Уолтом Тремэйном из конторы «Пни и деревья Уолта», и он согласился взяться за эту работу, надбавив три сотни за эстетику — это, значит, за белые джинсы и черные футболки.

Уолт Тремэйн росту был среднего, с твердым брюшком и блестящими капельками пота на лысой макушке. На вид лет пятидесяти, и ходил он в обрезанных синих джинсах и обтягивающей рубашке с аллигатором, вышитым над левым соском. Аллигатор был зеленый, а рубашка цвета утки-мандаринки — такого ослепительного светящегося, анилиново-желтого. Мы как раз обсуждали, что делать с чайным деревом, которое просовывало свои тяжелые извивающиеся лапы сквозь решетку облупившегося викторианского балкончика, когда из-за угла дома появились две женщины. Мойра была в белом — башмачки на высоких каблуках, платье по щиколотку и поверх него свитер, хотя день, как почти всегда здесь, был золотисто-теплым, а Катлина, как обычно, в черном. Обе с зонтиками от солнца, только почему-то Катлина взяла белый, а Мойра — черный. Возможно, они намеревались потрясти Тремэйна этой смелой импровизацией.

Я их представил, и Мойра, сияя, протянула Уолту Тремэйну руку:

— Так вы черный!

Он с минуту тупо смотрел на ее ручку в белой перчатке, лежащую на его темной ладони, а потом поправил:

— Афроамериканец.

— Да, да, — по-прежнему сияя, согласилась Мойра, — именно так. И мне очень нравится цвет вашей рубашки, но вы, я надеюсь, понимаете, что он слишком возбуждает, так что от нее придется отказаться. Да? — она повернулась ко мне. — Винсент, вы объяснили этому джентльмену наши требования?

Как он на меня посмотрел! Кроме всего прочего, в этом взгляде сквозило напоминание, что я, забираясь в его фургончик, назвался Ларри, ну и, конечно, высказывание Мойры насчет его рубашки, и мертвенная белизна ее платья, и уничтожающая чернота помады ее сестры, и еще то, как Мойра говорила: отчетливо выговаривая каждый слог, будто английская гувернантка, из тех, которым к спине доску привязывали. Он работал в Ван Нуисе, и я подозревал, что ему нечасто приходится встречаться с женщинами вроде Мойры. Но он оказался на высоте, без вопросов.

— Разумеется, — ответил он, налепив на губы улыбочку, — Ваш служащий — как бы его ни звали — обо всем меня предупредил. Я могу выполнить для вас эту работу, но должен сказать, что я нанимаю рабочих на равных правах, и у меня в команде, вместе своими афроамериканцами, работают восемь мексиканцев, два гватемальца, серб и человек с острова Фиджи. Удовольствия мне это не доставит, но я могу выделить бригаду черных и прислать ее сюда, если вас это устроит.

Он помолчал минуту, постукивая носком ботинка, коснулся пальцем губ. Когда снова заговорил, голос его взлетел высоко вверх, а глаза ушли под веки и снова вернулись, словно закатывающиеся шторы.

— Белые джинсы?

Катлина коротко рассмеялась и обвела взглядом газоны. В глазах ее сестры сверкнула ярость и тут же уступила место улыбке доброй бабушки.

— Будьте к нам снисходительны, — сказала она. — Мы просто стараемся… ну, скажем, упростить свою жизнь.