После чумы

— Привет, пап, — на лету бросил Бак, и вот он и решительно топающая ногами девушка уже оказались в прихожей, и старая собака виляет хвостом и пытается приветствовать прибывших щенячьим тявканьем.

— О, господи, — внезапно воскликнул Бак, его голос прозвучал высоко и исступленно, — ты когда-нибудь видел что-то подобное? Это надо же, мы добирались сюда из Платсбурга двенадцать часов, по северной дороге сюда шел только автобус. Ничего себе погодка, а?

В голове Джона стоял туман. Сам он, или часть его, все еще там, в книге.

— Тебя исключили из колледжа? — спросил он, взмахнув руками, словно боясь потерять равновесие.

Бак бросил на него взгляд — у него узкие глаза, унаследованные им от матери, нос, напоминающий клюв, и щеки, алые от румянца, или от неумеренного употребления спиртного — во всяком случае, Джону доводилось слышать, что студенты в Платсбурге преуспевают в этом более всего.

— Нет, — ответил наконец Бак. На его лице появилось выражение обиды оскорби. — Я подумал только, не заехать ли домой на уик-энд, понимаешь, посмотреть, как все… ну, а это Берн.

Он кивнул в сторону девушки, которой наконец удалось снять с себя шапочку и встряхнуть сверкающей копной светлых, почти белых волос.

Джон был потрясен. Мимолетным взглядом он оценил ее грудь и стройные ноги, растущие из пары блестящих красных сапожек. Она относилась к тому типу, который так нравился ему в колледжа к которому он страстно стремился потом, до боли, до скрежета зубовного, но что толку. Он был болваном, тупицей-математиком, типом, которого волновали криптография и дифференциальные уравнения. И он женился на Барб. К счастью. У него не было причин для жалоб. Но его сын, вы только поглядите на него: Бак не болван — отнюдь — да еще с такой девушкой!

— Простите, я не расслышал вашего имени, — услышал он свой голос.

Она встряхивает волосы в последний раз. Мягкое воркующее приветствие, адресованное старой зловонной собаке.

— Берн, — следует ровный ответ и улыбка в его адрес — чудесные зубы, ошеломляющие губы, розовые молодые десны.

Дверь закрылась. В прихожей было холодно. И темно. Он улыбался изо всех сил, так что его собственные зубы, должно быть, заблестели в тусклом мерцающем свете, исходящем из другой комнаты.

— Это сокращенно от Бернадетт? — отважился предположить он.

Все они, даже собака, инстинктивно двинулись в сторону огня.

— Нет, — ответила она. — Просто Берн.

Хорошо, пусть так. Не хочет ли она выпить. Внезапно по какой-то причине Джону показалось, что это крайне важно, даже необходимо, чтобы она выпила что-нибудь. «Нет, — ответила она, глядя на Бака, — нет, она не пьет». Наступило молчание.

Наконец, просто чтобы сказать что-то, он спросил:

— Ну, и как идет учеба?

Никто не спешил ответить ему. Бак поочередно грел руки над огнем и гладил старую собаку, он только пожал плечами в ответ, а девушка, Берн, повернулась к Джону и ответила:

— Если честно, хуже некуда.

— Вот почему мы здесь, — пробормотал Бак.

Джон был озадачен.

— Что вы имеете в виду?

— А, черт… — проронил Бак, Его слова были полны горячности, но звучали мягко, еле слышно. Он возбужденно сорвался со своего места возле камина.

— Мы посидим у меня в комнате, ладно, пап?

Его рука отыскала плечо Берн, и они вышли, или почти ушли, две трогательные сливающиеся друг с другом тени медленно растворились в темноте. Но затем Бак на минуту вернулся, тени разъединились, контур его лица дрожал в неровном свете лампы.

— Где мама? — спросил он.