После бала

На ней были розовые кроссовки, выцветшие шортики, – в общем, не штаны “Али-Баба” и дурацкая бейсболка; сама рыжая, а глаза безумные. И в глазах какая-то искорка. Наверное, тараканы в ее голове какой-то праздник справляют, и это салют. Я говорю: “Чего ты икру мечешь? Не дергайся. Женька, наверное, в промышленные альпинисты подался”. А она: “Зачем Женьке в промышленные альпинисты?” – “Зацени, – говорю. – Бабки зарабатывать” – “Так он же рантье. Зачем ему зарабатывать? Ему квартиросъемщики платят”. Тогда я сказал: “Чем он дальше от тебя, тем у него проблем меньше”. Такой юмор Аньке не понравился, но она ведь сама предложила дружбу, поэтому мы зашли в сберкассу, там надо было Аньке оплатить мамины счета.

Tic-tac, one-two. В сберкассе перед окошечком стояли всего три человека.

Зато первым стоял Супер. В сером плаще до самых щиколоток, на голове военная панамка, на руках браслеты – дешевка крашеная. Наверное, не понимал, что находится в присутственном месте, только чуть-чуть подпрыгивал. Все равно это кассиршу нервировало, у нее комп завис. Мы думали, Супер от огорчения начнет прыгать энергичнее, но он хрипло сказал: “Alt плюс С”.

Вот тебе и городской дурачок! Все уставились на Супера, а он свое: “Щелкай!”

Кассирша не въезжает: “Чем щелкать-то?”

“Не зубами, – голос у Супера хриплый. – Клавишами”.

“Alt плюс С… Ну, щелкнула…”

“Теперь далее…”

“Ну…”

“Еще далее…”

“А теперь?”

“По умолчанию”.

Супер посучил ногами и добавил:

“И грудью на клавиши больше не ложись”.

“Ой, включился! – Кассирша уставилась на военную панамку Супера. – Откуда вы все такое знаете?”

Мы заржали.

18 августа

“Принес?” – спросила Анька.

Мы устроились на пустой детской площадке.

Солнце вовсю пекло. За деревьями просвечивали зеленые дома.

“А тебе зачем?” От моего вопроса у Аньки глаза нехорошо сузились. С такой только дружить, больше ничего не надо. Но я положил руку на ее колено, и Анька ногу не отодвинула. Я думал, она покраснеет или скажет, что я зафакованый. Я трус, это правда, но сейчас кругляш лежал в моем кармане, и я чувствовал себя уверенно. И у Аньки ничего не дрогнуло. По-моему, она ненавидела меня.

Я повел рукой выше, и мне стало жарко.

“Ну, давай, давай! Можешь скорее?”

“Что скорее?” – не понял я.

Она своей рукой подняла мою руку выше:

“Ты правда принес?”

“Если ты про браслет, то нет. Была кругляшка, вот. Я ее взял”.

“Ну, давай же, давай…” Моей рукой Анька торопливо водила по своей ноге, и нога была гладкая и горячая. У меня во рту пересохло. “Возьми сама в кармане”. Я знал, что для этого Анька должна будет наклониться и тогда моя рука продвинется по ее ноге выше. И Анька, правда, наклонилась, и я еще много чего нового почувствовал. А она, не глядя на меня, торопливо спрятала кругляшку во внутренний карманчик топика.

И сказала: “Ооооо…”

Я покраснел, а она повторила: “Ооооо…”

Я не стал убирать руку. Все во мне дрожало.

“Я тебя возбуждаю? – спросила она, чуть раздвинув ноги. – Я тебя возбуждаю?”

Я молча кивнул.

“Ну, так действуй”.

Меня как холодной водой окатило, и я убрал руку.

“А Женьку это возбуждает, – сказала Анька, глядя на меня другими, теперь уже не сумасшедшими, а просто лунными глазами. Как походка у Майкла Джексона. – Женьку ничем нельзя остановить… – Я просто не знал, куда деть глаза и руки. – А ты, Сашка, трус… Привык думать, что твой отец – крыша мира”.

“Никогда я так не думал”, – пробормотал я, все еще глядя на ее голую ногу.

“А зачем звонил? Зачем пришел? Зачем принес? – Она снова положила мою руку на свое колено. – Ты только учти, Сашка, что у меня денег нет. Я за твою “обээшку” заплатить не могу”.

“А ими, что ли, торгуют?”

Она засмеялась. Было видно, что вопрос не в том, верит она мне или не верит. Сейчас вопрос для нее заключался скорее лишь в том, насколько я трус. Только это ее интересовало.

“Я хотел узнать…”

“Ну, спрашивай”. – Анькин войс стал нежным и незнакомым.

“Там в милиции с твоим отцом работал лейтенант Никонов…”

“Который застрелился, что ли?”

“Почему застрелился?”

“А я знаю?”

“Когда такое случилось?”

“Прошлой зимой. Отца моего чуть не выперли из милиции. У них там всех разогнали. Хорошо, разрешили уволиться по собственному желанию. Наверное, это твой доктор Холин надавил, – сказала она о моем папе, как о совсем незнакомом человеке. – Этого мента… ну, я про лейтенанта Никонова… хотели отдать под суд… – Анькины зрачки расширились. – Хочешь меня погладить?..”

“Нет, больше не хочу”.

Она аккуратно поправила шортики.

Мне показалось, без всякого облегчения.

“Этого мента хотели судить за неоказание помощи. Тот еще гамадрил! Всех мотыг шарил на улицах. Крысиный нос, вечно все что-то вынюхивал, долбанутый. Его хотели прижать за неоказание помощи, вроде кто-то у твоего отца замерз, или убили его. Я точно не знаю. Когда все это было, я с Женькой танцевала в балетном кружке, это было клёво и весело. И того замерзшего мне тоже нисколько не жалко. Папа потом орал, что моя мама с ним спала…”

“С замерзшим?”

“Он не всегда таким был”.

“А кто его все-таки убил?”

“Говорили, что сожительница”.