Посланница преисподней

Эет это предвидел — и подготовился.

Из кармана плаща явился на свет бронзовый значок службы портала.

— Всего на день-два. Затем, обещаю вам, мы подыщем для девушки жильё.

— Что ж вы, не знаете, что ли, что прошения об эмиграции подаются заранее, чтобы таких вот ситуаций не возникало? — сварливо обратилась Лавинира к Ариэлле.

А Эет подумал, что эта милая красавица совсем не такая, какой он себе её представлял.

— Меня замуж хотели насильно выдать, — трагически шмыгнула Ариэлла носом, пытаясь надавить на женское понимание.

И Эет ещё раз получил возможность убедиться, что Рири не любит врать.

Хотя и правду от неё получить тоже непросто…

Лавинира ничуть не смягчилась.

— Ну так и выходила бы, — совсем по-старушечьи заворчала она. — Подумаешь тоже, невидаль! Выдать её хотели не по любви, рожа у жениха крива показалась… Бегаешь тут, добрым демонам жить мешаешь… Заходи, что застыла? Послал Вельзерен дурочку… Жили-жили, нажили!

Она развернулась и скрылась в дверях. Ариэлла, хмыкнув и пожав плечами, направилась за ней, а Эет, которого никто не приглашал, вошёл следом. Совесть не позволяла ему повернуться и уйти, не убедившись, по крайней мере, что Рири нормально устроят, а не постелют коврик где-нибудь в углу.

Ведь это была его идея, в конце концов!

В горнице пряно и свежо пахло травами — Эет сразу вспомнил, что мать Аршарха славилась как знахарка, — и аккуратные засушенные пучки тянулись под потолком. У окна стоял чистый стол, в дальнем углу возвышался ткацкий станок, на белых, чисто вымытых половицах лежали мягкие дорожки — и через всю светлую горницу тянулись золотые солнечные лучи, озаряя порядок столь идеальный, что хотелось просто взмыть в воздух и застыть там, ни к чему не прикасаясь — во избежание.

Даже устье печи сияло снежной белизной, а чугунки и кастрюли кидали ослепительные блики на потолок, отражая в надраенных до блеска боках солнце.

— Обувь снимайте! — рявкнула хозяйка. — Нечего тут шастать. Ты, девка, не по дорожкам, а по полу иди — ты мне сбуровишь их ногами. Не для тебя тут выкладывала, старалась!

— Ты на меня не ори, дорогуша, — прищурив глаза, спокойно предупредила Ариэлла. — А то ведь я неадекватно ответить могу. Потерпишь меня, не переломишься.

— Да ты у меня сейчас вылетишь на улицу и не заметишь!

— Ну, попробуй, попробуй, — лениво протянула Ариэлла, во весь рост вытягиваясь на лавке у двери и водружая ноги в сапогах прямо на выскобленную до блеска притолоку. Одно крыло она свесила до пола, а второе, у стены, подняла вверх, уперев в угол — и металлическое острие прочертило на брёвнах широкую светлую царапину. — Я ж не постесняюсь тебя вообще без дома оставить…

Баронесса неторопливо подняла руки к груди — и с пальцев потёк чёрный дымок.

Лавинира отшатнулась.

— Ты… Ты маг!

— Угадала, дорогуша. Чаю мне сделай, — лениво обронила баронесса, прекратив демонстрацию силы. — Давай, чуток поласковей — и мы славно поладим.

Эет с трудом сдерживал смех. Да уж, эту девицу не нужно защищать…

— До вечера, Ксирина, — учтиво поклонился он. — Я зайду за вами.

— Буду ждать, — с улыбкой ответила Ариэлла, не вставая с лавки.

Глава 17 Скидбладнир

Эет

Сизые весенние сумерки окутали прибрежные скалы, и мягкий плеск волн в борта звучал тихо, дремотно, словно море засыпало. В небе ещё мерцал отблеск света — мирный, ласкающий глаз, дарящий земле последние краски: уже спокойные, акварельные, и сквозь этот прозрачный свет проступали слабые искры первых звёзд.

Береговой бриз нёс тепло Атариды, вплетаясь ласковой струёй в прохладу вечера, добавляя в глубокий, терпкий запах моря ноты остывающих камней и — чуть уловимый, брезжащий — молодой травы, юной листвы… Под этим нежным дуновением гладь моря — цвета сиреневого аметиста — даже не морщилась, его грудь равномерно, чуть заметно вздымалась волнами…

Эет стоял, облокотившись о фальшборт, и любовался вечером. И сердце теснилось от пронзительной нежности, необъятной, как небо — нежности к этой прекрасной земле, столь много претерпевшей, без которой не мыслил он своей судьбы… Он здесь родился, он умер здесь, он познал здесь надежду и отчаяние, раскаяние и боль — и счастье, какое только может быть дано человеку под земными небесами: счастье любви, счастье дружбы, счастье созидания…

Увы, слишком хрупко созданное им и его друзьями. Один не забыл своей ненависти к Силинель, не забыл и своей ревности к Вирлиссу. Плетут интриги демоны Невенара…

Такова жизнь, безумная и прекрасная — великим чудом богини доступная её народу и в смерти.

Чудом богини, страстно любящей эту жизнь.

Парадокс — острый, как лезвие серпа Мортис.

И тревожно, и сладостно — от предчувствия борьбы, от близости неизвестности.

И пронзительно-грустно — от сознания предстоящего расставания: с этой бесконечно дорогой землёй, в которой — корни души…

Эет запрокинул голову. Звёзды в вышине стали ярче, острее. Глубже — запах воды. Синий парус на высокой мачте Скидбладнира повис в безветрии…