Посланец. Переправа

Еще раньше кончились патроны у Сукачева. Он бесполезно жал на гашетку пулемета, стараясь достать бегущих немцев, а когда пришел в себя и понял, что стрелять нечем, матерно выругался. Женя, съежившись и зажав уши пальцами, чтобы не оглохнуть от стрельбы, сидела около рации. Немец тоже сел в свой угол, обхватив руками колени и уставившись взглядом в земляной пол. Он выглядел совершенно безучастным.

Сукачев следил за отступающими фашистами до тех пор, пока те не отошли к повороту дороги. Над полем боя и в дзоте установилась неестественная тишина. Хутор все также продолжал гореть, выбрасывая к небу клубы черного дыма. Дымил и броневик, остановленный разведчиками Гудкова в нескольких десятках метров от моста. Запах горелой резины и машинного масла доносился до дзота, и Сукачев только сейчас уловил его. До этого все его внимание было поглощено боем. Он внимательно наблюдал за немцами, оставшимися на поле между дзотом и дорогой. Их было около полутора десятков. Все они лежали в тех позах, в каких их свалила на землю смерть, но часто среди убитых оказывались и только притворившиеся такими. При следующей атаке они начинали стрелять, и их огонь был особенно опасен. Ведь разведчики были уверены в том, что мертвые не стреляют, и не ожидали огня с этой стороны.

Сукачев неторопливо ощупал взглядом каждого немца и, как ему показалось, живых среди них не было. Когда начнется следующая атака, никто не знал, но пауза была как нельзя кстати. У Сукачева болели бок и рука, во время стрельбы приходилось сильно напрягаться. Он повернулся к Жене. На ее губах застыла настороженная извиняющаяся улыбка. Ей казалось, что она тоже должна была участвовать в бое, а не наблюдать за ним, молчаливо и отстраненно сидя у стола с рацией.

— Все, — сказал Сукачев, — отвоевались.

— Немцы ушли? — спросила Женя, и улыбка на ее лице просветлела. Ей подумалось, что самое страшное закончилось, теперь надо только дождаться, пока подойдут наши.

— Воевать больше нечем, — сказал Сукачев.

— Как нечем? — спросила Женя, оглядываясь. Ее улыбка сменилась испуганной растерянностью.

— Патроны кончились. Не видишь, что ли? — Сукачев кивнул на пустой ящик, в котором еще недавно находились ленты с патронами.

— И что же теперь делать? — Женя уже не скрывала страха. Она даже забыла о том, что на ее ремне висела кобура с заряженным пистолетом.

— Надеяться на Бога, — сказал Сукачев и, развязав свой вещмешок, достал оттуда лимонку. Подержал ее в ладони, глянул на немца и положил гранату на стол. — Есть хочешь? — он тряхнул вещмешок, в котором еще остались хлеб с салом.

— Нет, — сказала Женя.

— И я не хочу. — Сукачев сел на лавку, положил на стол локти. Вся его левая рука до самых пальцев была выпачкана засохшей кровью.

— Больно? — Женя показала глазами на забинтованную руку.

— Даже не знаю, — ответил Сукачев. — Саднит шибко. А теперь и морозить начинает.

— Может гимнастерку надеть? — спросила Женя.

— Какую? — Сукачев обвел глазами блиндаж. — Разве что с Коростылева снять?

Пробитая пулями гимнастерка Сукачева лежала у стены и была похожа на небольшую кучку хлама. Она была вся залита еще не высохшей кровью, и Жене стало неудобно за то, что предложила надеть ее. Она перевела взгляд на мертвого Коростылева, о котором вспомнила только сейчас. В пылу боя было не до него, в эти мгновения забывают и о мертвых. Ей до боли в сердце стало жаль Коростылева — сильного и улыбчивого человека, все время с нескрываемой симпатией бросавшего на нее мимолетные взгляды. Она замечала их, и ей было приятно внимание опытного разведчика. И вот теперь Коростылев закончил свою дорогу к победе у моста, который вместе с другими захватил у немцев. Гимнастерка ему, конечно, уже не нужна, но Женя ни за что не стала бы стягивать ее с мертвого человека. Тем более со своего товарища. Ей казалось это верхом кощунства.

— Потерпи немного, — пытаясь успокоить Сукачева, сказала Женя. — Я думаю, что наши уже вот-вот будут здесь.

— Тебя как звать-то? — спросил Сукачев, осторожно перекладывая раненую руку со стола на колено. — А то уже сутки вместе, а как звать не знаю.

— Чистякова, — ответила Женя. — А что?

— Да не по фамилии, я имя спрашиваю.

Сукачев повернулся к Жене и посмотрел на нее такими глазами, словно старался разглядеть что-то такое, чего не замечал раньше. В его взгляде были и доброта, и тепло, и простое мужское любопытство, и еще много других невысказанных чувств, отчего Женя даже смутилась. Она опустила глаза и, понизив голос, сказала:

— Женя.

— А меня Костя, — сказал Сукачев. — Я из Ростова. В армию забрали летом сорок второго. Как раз перед тем, как немцы взяли город. А ты откуда?

— Из Москвы.

— Да ну? — на лице Сукачева отразилось искреннее удивление.

— Правда. — Женя исподлобья посмотрела на Сукачева, стараясь понять, зачем ему нужны эти подробности. — Сама попросилась.

— В Москве женихов, что ли, не хватает? — Сукачев улыбнулся, обнажив две белых металлических коронки на верхних зубах.

— Причем тут женихи? — Женя невольно покраснела и опустила голову еще ниже. — У меня отца и брата на фронте убили.