Поселок Тополи

Вот и все, что можно сказать о Тополях. Добавить стоит только одно: на рассвете в субботу 13 января поселок этот находился всего в шести с половиной милях по прямой линии от Тинли, но жителям его это почему-то было невдомек. Горные тропы так извивались, так петляли, что Тинли в их представлении находился где-то в другом мире. Жителям Тополей никогда не приходило в голову, что Тинли тут же, за горой, отделенный от них почти сплошной полосой леса. Если они вообще о нем думали, то думали как о некоем недоступном и совсем неинтересном месте в конце длинной дороги, по которой им, может быть, придется проехать раз или два за всю жизнь. Более того, некоторые из детей, живших и Тополях, и не знали о существовании Тинли, никогда не слышали этого названия.

Жюли Бакингем, пяти лет от роду, раскрывалась навстречу солнцу, как цветок. Когда утренние лучи проникли сквозь занавески в ее комнату, она зашевелилась, потянулась всеми лепестками к дневному свету.

В комнате было ужасно жарко, и хотя она была еще мала, чтобы ворчать на погоду, хотя ни жара, ни холод вообще не занимали ее мыслей, сейчас она почувствовала, что ей плохо и очень хочется пить. Она прошлепала босыми ногами в ванную, потому что дотянуться до кранов над ванной было легче, чем до крана над мойкой в кухне. Отвернула кран, а завернуть обратно не смогла. Даже Стиви это не всегда удается, а ему уже девять лет.

Жюли была умненькая девочка и умела найти хорошую сторону даже в том, из-за чего взрослые иногда сердились, например, если намочишь в ванне волосы и пижама спереди будет вся мокрая. Вот и сейчас она все равно промокла, значит, можно заткнуть ванну пробкой и посмотреть, как в ней будет плавать пластмассовый кораблик.

Когда вода поднялась до краев ванны, Жюли побежала в спальню родителей, выходившую окнами на фасад, и сообщила эту новость отцу. Он, наверно, не услышал. Прокряхтел или пробурчал что-то, но не проснулся. Потом она обратилась к матери, но та только застонала во сне и тоже не проснулась. Тогда Жюли пошла к Стелле, и Стелла, беспокойно ворочаясь на жаркой постели, протянула сквозь сон: «Уйди, надоела». А вода тем временем уже текла из ванной по коридору.

Жюли отлично знала, что совершила провинность. В прошлый раз, когда это случилось, ее пребольно шлепнули по руке, только она сказала, что совсем не больно. Вода у них в доме была чем-то таинственным. В иные дни казалось — трать ее сколько хочешь, не жалко. А потом папа с мамой вдруг начинали наводить строгости, и папа то и дело выходил из дому, где стояли баки, стучал по ним пальцами и прислушивался. Иногда лицо у него вытягивалось, и он говорил: «Если еще долго не будет дождя, плохо наше дело».

Жюли не хотела, чтобы ее опять шлепали по руке, поэтому она тихонько вышла через заднюю дверь и спряталась за дровяным сараем. Ничего не произошло, и она пошла было обратно к дому, но, увидев, что вода капает со ступенек крыльца, расплакалась так, точно ее уже нашлепали, и побежала вниз по склону прятаться в кусты за посадками малины. Отсюда ей был виден дом деда Таннера. Деда Таннера она очень любила. Он давал ей серебряное монетки на мороженое, а иногда, если приходил к ним обедать, приносил с собой кулечек конфет. Вон он, стоит в пижаме около своего дома.

Дед Таннер давно уже не вставал так рано. Когда-то он чуть не каждый день поднимался с зарей, но теперь в этом не было нужды. Дети его давно выросли и разъехались, жена, Марджори, несколько лет как умерла, неумолимый лес опять наложил свою лапу на его когда-то цветущую ферму: кизил и ежевика душили фруктовые деревья, в огороде пышно разросся щавель и овсюг, не надо было доить корову, кормить кур — ни кур, ни коровы не было. Молоко теперь привозил молочник, а яйца дед Таннер покупал в лавке. И осталось ему, по старой привычке, только вставать по утрам, а вечером ложиться, да еще вспоминать. Если бы не Бакингемы, жить было бы совсем скучно. Никому, даже самим Бакингемам, он не мог бы сказать, как много значат для него их трое детишек.

Сегодня он встал рано потому, что жара была удушливая, и солнце уже палило, и северо-западный ветер, не стихавший всю ночь, как и вчера, рвал с деревьев листья. Дед Таннер ненавидел северный ветер, ненавидел его всю жизнь. Дурной это ветер, он приводит в ярость мужчин, действует на нервы женщинам, пугает малых детей. Высокая трава, что растет у самого порога, высохла, как солома, в воздухе носится пыль и запах дыма. Скорее всего, именно запах дыма и поднял деда с постели и заставил выйти на улицу в пижаме.

В небе дыма не было видно, но он щекотал ему ноздри и проникал в сознание, гнал намять в далекое прошлое, к тому страшному часу, когда он один на один встретился с адом, и один с ним боролся, и один его победил. Он тогда усердно молился о том, чтобы переменился ветер, чтобы хлынул дождь, чтобы прибыла подмога, но помощи не было, и он справился один, а потом стоял на своем участке — весь черный, обгоревший, с непокрытой головой, мужчина в расцвете сил — и грозил кулаком небу.