Поселок на трассе

— Ну уж эта актерка Кудиева! Крутит и крутит, кругом ей театр с представлениями. Заручины вспомнила! Заручины, это ж испокон веков тихо-мирно, ладком в хате, промеж семейств. Свадьба — я понимаю. На свадьбу, на приданое у меня отложено, давно собралася.

Более всего опасалась Матрена Васильевна, как бы ее Хома не разгулялся раньше времени. Поохала, посудачила и поспешила к сватьям помогать, за Хомой присматривать, столы накрывать, не с пустыми руками, разумеется. В доме чисто, празднично, дорожки золотистым песком посыпаны, а в саду непорядок: от белого налива до груши веревка протянута, на ней пеленки сохнут. Шепнула Людмиле, как же так, праздник затеяла, и вдруг такое у людей на глазах!

— Ничего особенного, — возразила Людмила, — пеленкам требуется воздух и солнышко. Гостям без внимания, им на столы глядеть интересней.

— Нет, я с тобой не согласная! — возмутилась Матрена Васильевна. — Назвала гостей, нечего пеленки выставлять. — Тогда Людмила подхватила пеленки, на ходу пробуя, просохли они или нет, отнесла в дом и поспешила к гостям.

Девчонки с соседней улицы заглянули было через забор, самая шустрая отозвала подружек:

— Та-а это ж не свадьба! Это так, пособирались…

Сдуло всех до единой, полетели передачу смотреть.

Старики, отдыхавшие на уличных скамеечках, заслышав позывные, и себе потянулись в хаты, вздыхая, качая головами:

— Эх-эх-хе, забыли люди на себя смотреть, на экраны уставились.

— И верно, такой вред для глаз и здоровья! Я, например, ни одной передачи не могу пропустить, «Трест» или «Мгновенья весны»… Сагу из английской жизни — я ни одной серии не пропустил, все как есть. Внуков гоню, конечно, чтоб не отвлекались, глаза не портили, а мне уж, что уж…

За околицей, у самого оврага, длинноногие девчонки в куцых, туго подхваченных поясками платьях, выводили на свой лад модные шлягеры:

Напишу я музыку с тебе,
Напиши ты музыку с мене!

Слава богу, отобедали, убрано со стола, можно свободней вздохнуть, сельским радостям предаться, посмотреть, что посажено, что взошло. Людмила, оставив малышей под яблоней в коляске, сопровождала городских гостей:

— Здесь новая посадка, эти деревца — сыновей Семена Терентьевича, каждое в день совершеннолетия. А это, с краю, моя вишенка.

— Надо говорить не «моя», а «наша»! — строго поправил Павел. — Я помогал, значит наше.

— Ой, мужики! — оттолкнула мужа Людмила. — Чуть прикоснулся, уже наше.

— А ты соглашайся, соглашайся, — подсказывала свекруха, — не перечь, поддакивай. Это им нравится. Ты соглашайся, а сама свое думай.

— Чему поучаешь? Чему детей поучаешь! — возмутился Семен Терентьевич. — У нас в доме такого никогда не было.

— Так я ж к слову… Уже и пошутить нельзя.

— И мое деревцо тут будет, — подошла незаметно Ольга Крутояр. — Наше деревцо, Алеша.

— Завели музыку, — хихикнул Хома Крутояр. — Еще не расписались — раскудахтались. Наше, наше! Пуд соли съешь, тогда будет наше. — Хома Пантелеймонович засеменил вдоль посадки, тыча пальцем в каждое деревцо. — И что их тут теперь сажать? Что сажать! Сажают, сажают, а давно кругом на снос повернуло. Кругом сносят и тут снесут под метелочку. На балконах теперь будем сажать. Елки-палки нейлоновые. Кактусы в пластмассовых стопочках!

— Сам ты кактус! — Матрена Васильевна пыталась отвести мужа в сторону. — Олечка верит, значит, так тому и быть!

— Ха, верят… Бульдозеров нагонят, будь здоров, под самый корень, бульдозеры — машины сурьезные.

— Зачем вы так говорите? — возмутилась Людмила. — Здесь будет детский сад, заводской детский сад. Никто не станет сносить сады.

— Никто не станет!.. Вы ж понимаете, артистка выискалась, лучше всех знает, представления устраивает, — замигал маленькими, потухшими глазками Хома. — Твое дело такое, языком трепать, а стройконтора придет, свое скажет, и будь здоров.

— Пойдем, пойдем, — пыталась увести Хому Матрена Васильевна. — Ступай, отлежишься в садочке на коечке, а то с утра сегодня споры затеваешь.

Человек живой, верткий в молодости, непоседа, Хома Пантелеймонович утратил былую удаль, стал мешковат, ленив, неповоротлив. Когда и почему такое произошло — он и сам толком не знал, а если и знал — помалкивал, лишь в буйные часы, с перепоя, кого-то упрекал, кому-то грозил, обещался доказать. Но в одном он сохранил свойственную быстроту и подвижность — чуть где соберутся, зазвенит, зашумит, застучат косточки домино или зашуршат карты — мигом увернется из-под рук Матрены Васильевны и этак бочком, бочком, незаметно, тихонечко завеется.