Поселок на трассе

«Вам пишет один товарищ, всей душой обеспокоенный за наших детей. Что ж это получается, на нас указывают пальцем, требуют воспитания, моральных качеств и тому подобного семейного состояния, а между тем на себя не смотрят, хотя бы та же Корниенко, педагог называется! Все знают, что сыночек ее, Андрюшка Корниенко… Любка Крутояр… Гуляют по всем ярам и так далее… А эта Любка Крутояр гуляет с флотскими… И я от всех родителей обязана сообщить в районо и комитеты…

Остаюсь в надежде, что мой голос будет услышан и сделаны выводы».

Подписи не было.

Вера Павловна едва дочитала до конца, слова не складывались, строчки рассыпались. Кто-то заглянул в кабинет, Вера Павловна судорожно затолкала письмо в портфель, вышла в коридор. Уже собирались ребята, раньше всех малыши — школа была односменная. Брела по коридору, старалась вспомнить, когда, в каком кабинете ее урок, вернулась в учительскую за журналом.

В классе Вера Павловна непривычно резким движением бросила портфель на стол, подошла к окну, надо было успокоиться, вернуть присущую ей обычно сдержанность. За окном все на своем месте — небо, солнце, земля.

Тишина, особая, неспокойная, с шепотком, школьная тишина; непостижимо, мгновенно передается ее состояние ученикам; она угадывает их сосредоточенные лица, опущенные головы. Они не знают о случившемся, о письме без подписи, возможно, не узнают никогда, но ей трудно сейчас оглянуться, увидеть лицо своего класса, даже стены, убранство создаваемого математического кабинета, аппаратуру, еще не освоенную, едва из фабричной упаковки.

…Геометрический порядок совхозных строений, разбросанные на пригорках хаты, доживающие век; блочные новостройки, новые трассы и старый, размытый ливнем шлях. Только в минувшем году Вера Павловна говорила на активе: «Мы, сельские работники просвещения, учителя сельских школ…» А сегодня в новом здании сельсовета прибили стеклянную табличку: «Поселковый». Говорят, завтра здесь будет заводской район, жизнь повернет на городской лад…

— Вера Павловна, разрешите спросить!

Она не расслышала.

— Разрешите спросить…

Неприметная девочка в тщательно выутюженной тесноватой школьной форме подняла руку, ревниво следила за каждым движением учительницы.

Вера Павловна отошла от окна — на миг глаза их встретились, и девочке показалось, что Вера Павловна смотрит на нее осуждающе. Любочка Крутояр продолжала украдкой приглядываться к Вере Павловне, человеку, от которого зависело многое в ее судьбе. В чем заключалась эта зависимость — Любочка не призналась бы самой себе; не могла бы объяснить, зачем потребовалось ей внимание учительницы, зачем подняла руку — наверно, это была ребяческая хитрость, наивная попытка выведать, что таится в душе учительницы — сочувствие или неприязнь.

— Слушаю тебя, Люба Крутояр!

Учительница раскрыла классный журнал — хорошо знакомое движение, урок начался. Таким же привычным движением расправила страницу журнала, но смотрела не на страницу, а на Любу Крутояр. Эта девочка, ничем не выделяющаяся в классе, никогда не вызывала особой озабоченности у Веры Павловны, хотя дружба ее с Андреем, по выражению Евгения Евгеньевича Мученских, не представлялась желательной: трудная семья, дрязги, отец пьянствует.

— Вера Павловна, я хотела спросить: у нас установлена уже всякая аппаратура, вычислительная, пишущие машинки? Многие девочки, вообще ребята, интересуются, когда начнем работать?

— Давно пора начать работать, Крутояр, давно пора. На носу экзамены.

Жорка Цибулькин, скосив глаза, принялся разглядывать свой нос, тереть его кулаками, размахивать ладошками, отгоняя зловещий призрак экзаменов.

— Я спросила про аппаратуру.

— Ты считаешь, что аппаратура поможет тебе исправить двойки? — раздраженно проговорила учительница и подумала: «Что ж это я?» Она старалась забыть о письме, лежащем в портфеле, вернуть свое доброе отношение к ребятам, но так и не обрела душевного спокойствия.

— И если уж ты, Любочка, не затруднилась поднять руку, — Вера Павловна заглянула в журнал, — будь любезна, подойди к доске.

— Я не приготовила урока, Вера Павловна.

— Откровенно, как всегда! И я отвечу с полной откровенностью: плохо, Крутояр, очень плохо. Это уже не в первый раз, да еще перед экзаменами!

Класс притих. Вера Павловна хорошо знала эту непривычную тишину, более тревожную, чем шум и выкрики. Лариса Таранкина, сверкнув стеклами очков, наклонилась к столу, почти коснулась руки Любы:

— Глупая, не замалчивай. Расскажи, как было. Из-за кого-то двойки получать?

Тишина в классе сменилась шепотком, шелестом перелистываемых страниц. Учительница угадывала: класс раскалывался «за» нее, «против» нее, за Любу, против Любы. Они уже не дружили, как прежде, в младших классах, по-детски, всей гурьбой: появились группки, обособились ватаги, тройки и пятерки, связанные склонностями, вкусами, взглядами; они не враждовали, но спорили и зубоскалили изрядно, могли и подраться.

Жорка Цибулькин вскочил:

— Вера Павловна, разрешите, окно закрою, а то с трассы горячим асфальтом потянуло, наша Любочка угореть может, и без того расстроилась!