Поселок на реке Оредеж

Костик шел быстро и с трудом удерживался от того, чтобы не побежать, хотя дорога уже давно повернула и Комарова не могла его больше видеть, но ему казалось, что она все еще смотрит в спину, и от этого было неловко и стыдно за себя: зачем он не сказал ей того, что хотел сказать, да еще и вдобавок обозвал деревенской дурой, и как теперь перед ней извиниться? Что, если вернуться прямо сейчас?.. А если она снова попытается напугать его собакой или что стукнет по носу, то сразу перебить ее и сказать строгим голосом: «Ты, Катя, сначала выслушай, что тебе говорят, а потом уже руками размахивай…» Он остановился, постоял некоторое время, раздумывая, и зашагал уже решительно в сторону своего дома. Щека сильно чесалась, и вообще чесалось все тело, потому что в городе он привык мыться каждый вечер, а тут раз в неделю сходишь в общественную баню и наскоро окатишься из шайки, стесняясь облепившего все тело дерматита. Костик подозревал, что именно из-за красных пятен с беловатыми, как будто ободранными краями с ним не дружили одноклассники и не хотели гулять девочки… как будто ему это было очень нужно… А мама считала, что дерматит здесь ни при чем и во всем виновата его застенчивость и что он не умеет как следует общаться с людьми, потому что он в семье единственный ребенок, и придумала в конце концов, что нужно летом снять дачу, и взяла ради этого отпуск на два месяца. Теперь они жили с мамой в маленьком летнем домике, который их хозяйка называла «мезонином», и мама каждый вечер спрашивала Костика, с кем он подружился сегодня, и говорила, чтобы он обязательно приглашал новых друзей в гости.

Он изо всей силы пнул подвернувшийся камень, но камень оказался слишком большим и не отлетел в сторону, только откатился немного, а Костик запрыгал на одной ноге, крепко стиснув зубы, чтобы не закричать на всю улицу. Проходившая мимо девушка – судя по слишком большому ей ситцевому платью в меленький цветочек, из местных, – искоса глянула на него и обидно захихикала.

– И ничего смешного, – буркнул себе под нос Костик.

– Ой, какие мы, надо же! – девушка подошла ближе и дернула его за рукав. – Дачу тут снимаете?

– Отстаньте. – Костик выдернул руку, отвернулся и пошел еще быстрее, почти побежал.

– Ну и дурак! – крикнула она ему вслед и рассмеялась. – Дубина долговязая! Иди вон в поле камни попинай! Там камней-то много! Может, ума прибавится! Дурак! Дура-ак!

Она кричала что-то еще, но Костик уже не слышал. Он с раздражением подумал, что старшая Комарова вырастет и станет такой же и будет ходить по поселку в замызганном и слишком большом ей платье в меленький цветочек, от которого рябит в глазах и которое бы засмеяли девчонки в его школе, обязательно бы засмеяли, а она бы стояла, вжавшись в угол, и хлюпала бы носом – он бы посмотрел, как бы она тогда огрызалась и грозилась спустить собаку. Сама дура. Дура, дура! Ему захотелось обернуться и крикнуть девушке что-нибудь в ответ, и он обернулся, но ее уже не было: видимо, свернула с дороги на какую-нибудь тропинку между домами и уже думать о нем забыла.

– Сама ты дура, – сказал он тихо и отвернулся.

Глупо вышло. Поселок небольшой, это тебе не город: обязательно еще попадется ему эта девица – она-то уж точно его запомнила, как его не запомнить, долговязого и в дурацкой рубашке в такую жару… увидит его в следующий раз и снова закричит: «Дурак! Иди камни в поле попинай!» И почему они здесь всё время друг на друга обзываются, нормально, что ли, нельзя сказать? Костик почувствовал, как щеки становятся горячими от бросившейся в лицо краски. Не успел приехать – и «нате, здравствуй жопа новый год», как сказал бы, наверное, отец, а мама нахмурилась бы и одернула его, что, если ему так хочется, пусть говорит всякие глупости у себя на работе, а не дома при ребенке. Костик вздохнул и снова почесал щеку.