Портрет художника в щенячестве

— Нет, это сколько ты получила, Эдит?

— Не считала.

— Дай хоть одно поглядеть, — сказала Патриция.

Он уже притерпелся к этой их болтовне. Сидят, две старые дуры, под заброшенным навесом, плачут неизвестно из-за чего. Патриция читала письмо и шевелила губами.

— Он и мне так говорил, — сказала она. — Что я его звездочка.

— А начинал: «Сердце мое»?

— «Сердце мое» — всегда.

Эдит зарыдала по-настоящему, в голос. Он стоял со снежком в руке и смотрел, как она раскачивается на скамейке, уткнувшись в мокрое пальто Патриции.

Похлопывая Эдит по плечу, гладя её по голове, Патриция говорила:

— Вот явится, я ему скажу пару ласковых!

Кто — «вот явится»? Он высоко запустил своим снежком, и снежок упал с высоты очень тихо. Плач Эдит отдавался в пустом парке тоненьким, жидким свистком, и, не желая иметь ничего общего с этими дурами, устроясь подальше — вдруг кто-нибудь явится, взрослый, например, в сапогах по бедро или ядовитый мальчишка постарше, — он насыпал снеговую кучу у сетки теннисного корта и запустил в неё руки, как пекарь. Он раскатывал, он месил снег, лепил из него булки и приговаривал: «Вот как это делается, леди и джентльмены».

Эдит подняла голову, сказала:

— Нет, пообещай мне, Патриция, что ты с ним не допустишь грубостей. Все тихо-мирно.

— Писать «сердце мое» и мне и тебе, — взвилась Патриция. — А туфли он снимал с тебя, было такое? И дул тебе на пальцы и…

— Нет, перестань, не надо, молчи! — Эдит приложила руки к щекам. — Да, было, — сказала она.

— Эдит кто-то надул, — сказал он сам себе, фыркнул и ушел на другую сторону навеса. — Эдит ходила на базар. — Он расхохотался громко и вдруг замер: молодой человек без пальто сидел на угловой скамейке и дул себе на лодочкой сложенные ладони. В белом шарфе и клетчатой шапочке. Увидел мальчика и надвинул шапочку на глаза. Руки у молодого человека были синие, и желтые кончики ногтей.

Он поскорей побежал обратно к Патриции.

— Патриция! Там человек!

— Где?

— С другой стороны навеса. Без пальто и вот так руки греет.

— Арнольд Мэтьюз, Арнольд Мэтьюз, ты тут, мы знаем! — крикнула Патриция, и долгая минута прошла, и молодой человек, приподнимая шапочку и улыбаясь, появился из-за угла и оперся о деревянный столб.

Брюки синего лоснящегося костюма расширялись книзу; плечи были высокие, твердые, острые по краям; сверкали остроносые лаковые ботинки; и торчал красный платочек из нагрудного кармашка; он не побывал под снегом.

— Вы, оказывается, знакомы, — сказал он громко, оглядывая красноглазых девушек и мальчика, застывшего с разинутым ртом возле Патриции, с полными карманами снежков.

Патриция встряхнула головой; боком, на один глаз сползла шляпка.

— Поди сюда и сядь, Арнольд Мэтьюз, ты нам ответишь на кое-какие вопросы, — сказала она тем своим голосом, каким разговаривала в день стирки, и поправила шляпку.

Эдит вцепилась ей в плечо:

— Патриция! Ты пообещала. — Она кромсала носовой платок. По щеке катилась слеза.

Арнольд сказал тихо:

— Скажите мальчонке, пусть побежит куда-нибудь, поиграет.

Он побежал за навес, а когда вернулся, услышал, как Эдит говорит: «У тебя на локте дырка, Арнольд», а молодой человек стряхивает с ботинок снег и разглядывает сердца и стрелы на стене за головами у Эдит с Патрицией.

— С кем ты гулял по средам? — спросила Патриция. Она держала в корявых пальцах письмо Эдит, прижимала к забрызганному воротнику.

— С тобой, Патриция.

— С кем ты гулял по пятницам?

— С Эдит, Патриция.

Мальчику он сказал:

— А вот ты, сынок, можешь слепить снежок с футбольный мяч?

— И с два даже мяча могу.

Арнольд повернулся к Эдит:

— Ты откуда знаешь Патрицию Дэвис? Ты же в Бринмилле работаешь.

— Нет, теперь в Гуимдонкине, — сказала она. — Я ещё тебя не видела, не сказала. Сегодня сказать хотела, да вот… узнала. Как ты мог, Арнольд? В мой выходной со мной, а по пятницам — с Патрицией!

Снежок превратился в низенького снеговика с грязной скособоченной головой, зато он ему отдал свою шапку. И снеговик курил карандаш.

— Я никого не хотел обидеть, — сказал Арнольд. — Я вас обеих люблю.

Эдит взвизгнула. Мальчик прыгнул, и снеговик рухнул с разбитой спиной.

— Не ври, как это так — обеих? — крикнула Эдит и замахнулась сумочкой на Арнольда. Сумочка расстегнулась, пачка писем вывалилась на снег.

— Слабо тебе подобрать, — сказала Патриция.

Арнольд не шелохнулся. Мальчик разыскивал свой карандаш в останках снеговика.

— Выбирай, Арнольд Мэтьюз. Выбирай прямо сейчас.

— Я или она, — сказала Эдит.

Патриция повернулась к Арнольду спиной. Эдит застыла с открытой, болтающейся на локте сумочкой. Метель, налетев на пачку, ворошила верхнее письмо.

— Ну, вы обе, — сказал он, — обе с катушек долой. Сядьте, поговорим. Ну не плачь ты, Эдит. Сотни мужчин любят не по одной женщине, неужели не читала? Нельзя же так, Эдит. Ну, будь умницей.

Патриция разглядывала стрелы, сердца, старые имена. Эдит смотрела, как треплет письма метель.

— Я выбираю тебя, Патриция, — сказал Арнольд.