Портрет художника-филиппинца

Донья Упенг(показывает на балконы). Смотрите! Процессия!

Дон Альваро. Улицы перекрыты!

Донья Ирене. Сама Пресвятая дева пришла спасти их!

Маноло(выступает вперед). Они сейчас же покинут этот дом, даже если мне придется спустить их с лестницы!

Дон Аристео. Тогда тебе придется сначала спустить с лестницы меня, Маноло!

Дон Пепе(выступает вперед). И меня!

Донья Упенг(выступает вперед). И меня!

Мигель. Тебе придется сначала спустить с лестницы всех нас, Маноло!

Маноло стоит неподвижно, глядя на них.

Дон Аристео. Ну, мой мальчик, что ты теперь скажешь?

Кандида. И это еще не все, Маноло. Еще есть отец. Готов ли ты и его спустить с лестницы?

Пепанг. Отец ненавидит вас!

Паула. Отец с нами!

Кандида. А мы с отцом!

Битой(неожиданно кричит, показывая на дверь). Он идет! Он идет!

Пепанг(хватает Маноло за руку). Маноло, смотри! Это отец!

Хор гостей: «Лоренсо!», «А вот и Лоренсо!» и «Ола, Лоренсо!». Все в изумлении смотрят на дверь. Паула и Кандида, стоявшие спиной к двери, медленно, с испугом поворачиваются. Их лица вдруг светлеют, они поднимают головы, у них перехватывает дыхание, они улыбаются, прижимают руки к груди.

Паула и Кандида(звонкими голосами, в радостном ликовании). О папа! Папа! Папа!

С улицы доносится пение труб — оркестр играет церемониальный марш. Битой Камачо занимает свое обычное место слева. Опускается «занавес Интрамуроса», внутри все застывают.

Битой (торжественно вещает под звон колоколов и звуки музыки). Октябрь в Маниле! Это месяц, когда в разгар тайфунов город празднует свой величайший праздник! В этом месяце бакалейщики выставляют ветчину и сыры, в лавках сладостей полно конфет, рынки завалены яблоками, виноградом, апельсинами, грейпфрутами, а лотки — каштанами! В детские годы в этом месяце даже воздух становился праздничным, а в старом оперном театре открывался сезон!

Огни внутри сцены гаснут, звон колоколов и музыка стихают.

Отчетливо видны руины.

То был последний октябрь, который праздновал старый город. И то был последний раз, когда я видел ее живой — старую Манилу, последний раз, когда я видел на этой улице процессию в честь покровительницы моряков, последний раз, когда я приветствовал Пресвятую деву с балкона старого дома Марасиганов.

Его больше нет — нет дома дона Лоренсо Великолепного. Кусок стены, груда битого кирпича — вот все, что от него осталось. Понадобилась мировая война, чтобы уничтожить этот дом и трех человек, которые боролись за него. Они погибли, но так и не были побеждены. Они боролись против джунглей, боролись до самого конца. Их нет в живых — дона Лоренсо, Паулы, Кандиды, их нет в живых, они умерли ужасной смертью, от меча и огня. Они погибли вместе с домом, вместе с городом — и это, быть может, к лучшему. Они бы ни за что не пережили гибели старой Манилы. И все же — слышите! — она не мертва, она не погибла! Слушай, Паула! Слушай, Кандида! Ваш город — мой город, город наших отцов — живет! Что-то от него осталось, что-то выжило и будет жить, пока я живу и помню — я, который знал, любил и лелеял здесь все! (Опускается на колено и как бы берет горсть земли.)

О Паула, о Кандида, слушайте меня! Вашим прахом, прахом всех поколений клянусь продолжать, клянусь сохранять! Пусть наступают джунгли, пусть снова падают бомбы, но, пока я жив, — вы живы, и этот дорогой город нашей любви снова восстанет, хотя бы только в моей песне. Помнить и петь — вот мое призвание…

Свет вокруг Битоя гаснет. Видны лишь неподвижные руины, мерцающие в молчаливом лунном свете.

Занавес