ПОРТ СВЯТЫХ

Харбор-Бич был основан семьей Бринков. Старый Бринк не любил говорить и не терпел болтунов. Он открывал рот только в крайней необходимости, и у того, кто к нему обращался, должна была быть веская на то причина. Вроде бы я был городским. Кроме рыбалки, в Харбор-Бич ничего не было, только дачники. Так что осенью, зимой и в начале весны заняться нечем. Большинство из нас откладывали достаточно денег и могли не беспокоиться. Мы наебывали дачников, тайно завышая цены, – весь город этим занимался. Обычно в подобных ситуациях, когда людям почти не о чем говорить, все страстно обсуждают пустяки. Но Старый Бринк установил Тишину на три зимних месяца. Никто вообще не разговаривал. Поначалу общались на языке глухонемых или рисовали картинки, а кое-кто даже научился чревовещанию, но спустя некоторое время мы просто потеряли нужду в разговорах, и на Харбор-Бич опустилась тишина, похожая на плотные сугробы, заглушавшие наши шаги.

Шестеро мальчиков, в том числе и я, оккупировали заброшенный маяк на мысе над озером и устроили на башне обсерваторию. На первом этаже мы построили сауну Той зимой мне исполнилось пятнадцать. Была ясная ночь, звездный свет на снегу, полумесяц в небе.

Я прошел по дорожке – по одежде на крючках в прихожей сразу можно определить, кто внутри. Вошел в сауну, все сидели бок о бок на деревянной скамейке… Кики-мексиканец, рыжий по кличке Пинки и португальский мальчишка с негритянской кровью, сын ловца карпов. У черного португальца было красивое тело, темно-багровое с розовым отливом, как гладкая дыня или кабачок, глаза

– точно обсидиановое зеркало с пытливой бесстрастностью рептилии. Пинки, задрав ногу, стриг ногти. Мексиканец откинулся назад, его член привстал. После сауны мы, голые, поднялись в обсерваторию. Сели в кружок в звездном свете и переводили взгляд с одного лица на другое ожидая что пробежит ток и вот между мной и португальцем возник электрический разряд у меня и у него встал и я почувствовал как стучит кровь в голове. Мы выхолим в центр круга и он ебет меня стоя чувствуя охотников с головами оленей и Козлиных Богов и карлика с горящими голубыми глазами сжимающего нам яйца мягкими электрическими пальцами когда мы проносимся по ночному небу точно падающие звезды как мягкая бесстрастность рептилии и он ебет меня стоя здрав одну ногу на скамейке Козлиный Бог откинулся его член привстал наши яйца под звездным светом по ночному небу цветной электрический ток встает и тишина опустилась на Харбор-Бич и зима заглушавшая наши шаги мне было пятнадцать звездный свет на снегу и тишина на тропинке толстые сугробы. Живописный городок на озере Гурон. Вроде бы я был городским. Существовало несколько категорий городских. Прыщавая безжалостная молодежь, тусовавшаяся у красно-кирпичного бассейна: сыновья ловцов карпов. Дети дачников очень боялись этих парней. В суеверных незрелых детских умах городские вырастали до мифических чудовищ, внушавших ужас и трепет. Этот образ передал мне много лет спустя один дачник, с которым я завел странную дружбу Он рассказал мне, как его старший брат показал на говно, лежавшее у каменной ограды, и произнес:

– Городские всякий раз срут, когда тут проходят.

– Как же это они могут срать, когда им вздумается? –спросил младший брат.

– Городские могут, – мрачно подтвердил старший.

И, конечно, худшее, что могло случиться с маленьким дачником, это оказаться в кольце рыбацких сынков, кривляющихся похабно…

– Ну-ка, посмотрим, что у тебя в штанах, пацан. Однажды я видел, как они раздели под мостом визжащего мальчишку лет четырнадцати и отдрочили ему в речку Мое отношение к дачникам было столь же мифологическим. Помню молодого человека, сидевшего за рулем «дузенберга» с таким жестоким и тупым восторгом от собственного богатства, что мне чуть не сделалось дурно. И еще были странные раздражительные кислые старики-миллионеры, обитавшие в больших поместьях и никогда не появлявшиеся в общественной столовой. Иногда можно было увидеть, как их вытаскивают из инвалидных кресел и сажают, накрыв колени пледом, на задние сиденья роскошных черных лимузинов. Однажды я стоял на обочине, а одного из этих сморщенных старых демонов провозили мимо. Я заметил злобную красную харю шофера в отметинах от фурункулов, а потом сам Старец взглянул на меня, и что-то черное и мерзкое брызнуло из его глаз. Я внезапно почувствовал себя плохо, меня слегка поташнивало, – ощущение, которое позднее я связывал с легкой формой лучевой болезни. Я и очень многие другие.

Кем я был?

Помню горлиц прилетавших на рассвете из леса, довольно густого изрезанного ручьями леса, с дубами, буками и березами…

Помню как наткнулся на юных дачников – они купались голые в пруду, точно фаллические божки, показывали друг другу торчащие штыри…

Помню желтого окуня, бьющегося на пирсе, застойную воду за волноломом, где обитали карпы. Порой карпы бывали футов под пятьдесят, и рыбаки вытаскивали их сетями. На удочку мне ни одного не удалось поймать.