Порт

Тень судна скользила по воде. В темном силуэте светились окна незашторенных иллюминаторов. Каюта Натальи была третьей от кормы, и, перегнувшись через планшир, Ярцев увидел у нее в каюте свет. Этот же свет ложился на пенную гриву у борта, на окно. На всем пространстве от Полярного круга до тропиков прочертило след незашторенное окно. Кипящая, взбитая вода вспыхивала в его свете и уносилась в тень, а в четырехугольном отражении вновь появлялись шелестящие пенные квадраты, словно моментальным снимком фиксировался каждый метр расстояния.

Держась за скользкие поручни, он опустился на ют, ближе к воде. Шум волн стал густым, насыщенным. Винт лопатил воду, словно плуг на пашне, выворачивая из ее глубин мощные сгустки фосфоресцирующей массы. В размеренном движении винта ощущалась слепая неотвратимость, словно не было ни судна, ни главной машины, ни Южной Георгии и рейсового задания, а только это вот коловращение за кормой, в котором возникали и гасли свои светила, рождались и гибли мимолетные всплески неведомых жизней. Отдаляясь от судна, свет разряжался, дробился на отдельные вспышки. Магниевые искры в русле потревоженной воды долго еще тянулись за кормой, образуя свой млечный путь.

Его разбудил бодрый голос помполита: «Доброе утро, товарищи моряки! Прослушайте судовые известия».

Это собственное изобретение Василь Василича, по утрам рассказывать, где находятся флотские суда, какая обстановка на промыслах, вести из порта, уже принятые радистами на телетайп. Это нововведение, как и каждое поначалу, вызывало у команды недовольство. Еще бы, лишние четверть часа урывает у сна. Оптимисты утешали: «От безделья мужик мается, с непривычки. Привыкнет — пройдет». Но вот не прошло. А теперь вроде бы и просыпаться легче, когда знаешь, что где-то в сотне миль слева проходит «Зенит», что рыбы на промысле много и ждут там «Памяти Блюхера» не дождутся, а однотипный пароход «Памяти Якира» уже вышел оттуда с полными трюмами и, может быть, даже удастся встретиться, чтобы дать ему топливо. Свои ведь все пароходы, одна контора, и ребята на них свои ходят, с которыми когда-то вместе плавать доводилось, и в ремонтах стоять, и за столом сидеть, и из разных передряг выбираться. Встретиться, чтобы снова расстаться на года. Когда потом судьба сведет и где, в Тихом ли океане, на новом промысле у Кергелена или в кафе «Театральном»? Берег дорог друзьями, и когда разошлись друзья по всему свету, то каждый район, где находится знакомое судно, и на карте видится иначе — не просто голубой холодный цвет, а словно бы островок на схождении широт, от берега отпавший. И столько этих своих островков раскидано по карте, что кажется, нет уже отдаленных и тайных широт, а вся земля видится одним уютным и знакомым домом.

Ярцев слушал новости, не открывая глаз и вспоминая о своей последней встрече с Колей Ковалевым, как сидели они в кафе «Театральном», самом уютном и тихом кафе города, прочно освоенном морским людом, и Коля рассказывал, что на общефлотской конференции разошелся с начальником флота во взглядах на автоматику.

«Хвалит ее и хвалит, суда эти новые превозносит до небес, а я сижу и головой качаю».

Колю потом называли «первая жертва автоматики».

С тех пор как он перебрался в тралфлот, они не встречались, только изредка обменивались радиограммами на День рыбака да на День Военно-Морского Флота…

Помполит рассказал о результатах игр по волейболу, напомнил о подписке на газеты и журналы, фильм назвал, который вечером крутить будут, и вдруг словно выстрел среди тишины: «Сегодня банный день».

Сон с Ярцева как рукой сняло. И с отупляющим раздражением перед ним возникли тяготы предстоящего дня, изнуряющая, нелепая эта борьба с самим собой, погоня за взглядом и поиски исчезающего равновесия.

«Банный день»! Раскрытая дверь прачечной, мимо которой можно ходить беспрепятственно и видеть  е е. Весь день, до самого вечера, и не надо ловить, считать те минуты, когда она протирает палубу в своем коридоре, медблоке, и искать повод, чтобы вылезти из машины. Встретившись с ней взглядом, вновь почувствовать шок разряда и час, два находиться в состоянии покоя и острой работоспособности, не думать, не слышать о ней. А потом по каплям вновь начинает накапливаться это саднящее раздражение, вначале еще не осознанное, как желание пить, которое можно заглушить сигаретой, но потом навязчивое, неотвратимое, и нить поиска исчезает, как ручей в песке, сознание схватывает побочные, необязательные сигналы, и только напряжением, от которого начинает ломить виски, можно еще продержаться каких-то четверть часа, пока жажда не станет нестерпимой.

За полтора часа он значительно продвинулся вперед. Ложный сигнал обрел свой, вполне видимый источник и заблокировал систему.

Что-то было в этой ситуации знакомое. Но у него уже не хватало времени проследить связи до конца. Он осознал жажду и, бросив на коврик испытательный блок, чертыхаясь и проклиная весь белый свет, побрел по трапам наверх, прихватив для видимости отвертку и пассатижи.