Порт

Поначалу ничего нового я не услышал. За время нашего перехода обстановка там к лучшему не изменилась — те же люди ходят с магнитофонами, так же «Супер Перрис» заманивает, бывшая «Аврора». Но он напомнил об этом и дальше пошел. А дальше был другой вопрос, о коллективной ответственности. Толя тогда, на отходе, мне не все до конца рассказал. Те двое досмотровых, которые не обнаружили в динамике деньги и были уволены с флота, парни те инициативными оказались и подали на администрацию в суд. И суд их оправдал, потому что законных оснований для увольнения не нашел — они нанимались рыбу грузить, а не вскрывать переборки. А вот теперь, чтобы исключить такую инициативу, мы должны сами, добровольно подписаться под письмом, которое и будет законным основанием для наказания.

Я когда суть ухватил, у меня даже лоб зачесался. Ситуация очень напомнила мне предотходную, будто я снова стою перед неведомым инспектором, ловлю его мощный кулак, набиваю себе шишку.

— Кто же за это проголосует? — удивился я.

— Все проголосуют. Все сознательные члены команды, — уверенно проговорил помполит. — Мы не чужие друг другу люди, мы тут одна семья, — развивал он мысль. — Поэтому должны не только о себе заботиться, а и друг о друге. Будете ходить, присматриваться, кто что покупает, у кого сколько денег осталось и не появились ли лишние. Теперь мы все друг за друга отвечаем. Ну, а по приходу для проверки с чеками — прошу в дежурку.

— Значит, я несознательный, — признался я. — Я против.

— Так и запишем, значит, один — против.

Коля Заботин, не спеша, внес это в протокол.

— А как же «друг, товарищ и брат»? Уже отменяется? — спросил я.

— Нисколько, — любезно улыбнулся Василь Василич. — Вот и будем по-дружески, по-товарищески. Надо проще смотреть на вещи, Обиходов. В одном доме живем, из одного котла хлебаем, все по-семейному, так сказать. Поменьше демагогии.

— Чего там, ясно! — закричали парни. — Давай кино!

— Кино! Кино! «Полосатый рейс»! — загалдел народ.

Курсант Василий только и ждал команды. Свет потух, и пошли титры.

Чертыхаясь, я вышел из салона и наткнулся на помполита, он словно поджидал меня.

— Все-то, Обиходов, вам у нас не нравится, — сказал он с сочувствием. — Сдается мне, что вы не в тот поезд сели.

И он горестно вздохнул.

— Это не разговор, Василь Василич, — ответил я. — Вы что же, хотите, чтобы я из поезда выпрыгнул, если в купе грязно? Я лучше подмету.

— Смотри ты, какой чистюля, — искренне изумился он.

Когда мы пришли в этот самый Лас-Пальмас, капитан лихо пришвартовался и, словно вожжи бросив, сказал своим подчиненным:

— Вы тут командуйте. Я через пару дней буду. Загрузил подъехавшую легковушку какими-то ящиками и исчез.

Всем увольнением помполит ведал, и ему, видно, не сладко приходилось — то одного, то другого вызывал к себе по трансляции, и голос у него был такой взвинченный, что, казалось, вот-вот сорвется. В коридорах сутолока, нафранченные парни рыскают по каютам, группы свои ищут, деньги получают, пропуска — суета, от которой нигде не спрячешься, кроме своей каюты. Я закрылся, на стук не отвечаю, трансляцию вырубил. Попробовал было интегралы решать, но душа к ним что-то не лежала. В дверь толкались все реже, и я уж думал, меня оставили в покое. Но тут телефон зазвонил — помполит срочно требовал к себе, и едва я войти успел, как он на меня напустился:

— Вечно с вами проблемы!.. До каких пор… Вы последний остались! — Он хотел знать, почему я не получаю пропуск и задерживаю группу.

Я ему ответил, что при сложившихся условиях идти в увольнение не могу.

— Я ожидал, — сказал он тихо, закрыл глаза и пару раз шумно вздохнул. И сразу спокойным стал, рассудительным, начал меня уговаривать не делать этого.

— Вам-то что? — сказал я. — Не хочу и не иду. Не вахта — дело добровольное.

— Так только кажется. Все идут, а вы нет — это демонстрация.

— Да поймите вы, — принялся я объяснять, — я не могу идти, потому что не принял на себя эту вашу ответственность. Надо же быть последовательным.

— Никакой тут связи нет, — настаивал он. — Твой отказ выглядит как пренебрежение. Это вообще ЧП, такого никто не делал. Что я в рейсовом донесении укажу? Сходи, без всякой ответственности. И вообще, ты все воспринимаешь слишком в лоб. Ответственность эта чисто формальная. Проголосовали, и все. Кто теперь про нее помнит!

— Я помню.

— Вот ты один и помнишь, а остальные давно забыть успели. Твой жест все равно что голодовка. Кто же от блага своего запросто так отказывается? Ты этим протест выражаешь — вот ведь какая картина.

Я, признаться, про это не подумал и озадачился. А тут он старшего вызвал, и тот охотно подключился: сходи да сходи, ну что ты нарываешься, отношения и так на грани фола, зачем давать новый повод…

— Ладно, — говорю, — раз ты считаешь.

Но как-то тягостно у меня было на душе.

Ребята из моей группы уже на причале стояли, у разукрашенного лобастого рафика и дружно меня материли. В рафик народу набилось чуть не полкоманды, все скрюченные, сдавленные, ругаются.

— Куда едем? — спросил я, лежа на чьих-то коленях.

— В «Супер Перрис», — ответили мне. — В бывшую «Аврору».