Порою нестерпимо хочется

Или еще: "А почему действительно можно желать проснуться мертвым? " Если единственно, что мы имеем, это наш славный путь от рождения до смерти... если наша величественная и вдохновенная борьба за существование -трагически никчемный клочок по сравнению с кругами эонов до и после, так почему же нужно пренебрегать этими бесценными мгновениями жизни? И наконец: "А если это все одна никчемная маета -- что же тогда за нее бороться?"

Эти три вопроса выстроились передо мной, как три наглых хулигана, с ухмылками на лицах, руки в боки, вызывая меня на бой, чтобы покончить со мной раз и навсегда. Первого мне удалось кое-как образумить -- он был самым настырным. Второй получил сатисфакцию несколькими неделями позже, когда обстоятельства бросили мне еще один вызов. Третий ждет меня по сей день. Для этого мне надо совершить еще одно путешествие. В дебри происшедшего.

А третий -- самый крутой из них.

За первого я принялся тут же. Чего я надеюсь достичь, возвращаясь домой? Ну, во-первых, себя... своей маленькой несчастной сути!

Питере сказал по телефону: "Парень, этого не достичь бегством. Это все равно что бежать с пляжа купаться".

"На Востоке одни пляжи, на Западе -- Другие", -- проинформировал его я.

"Чушь", -- ответил он.

Сейчас, оглядываясь назад, на эту поездку (нет, все еще живя в предвосхищении ее), я могу подсчитать, что она заняла четыре дня (которые можно опустить благодаря новым формам современной словесности, хотя они и могли бы послужить большей объективности и созданию перспективы, -- события, разбегающиеся в разные стороны, отражаются в зеркалах и меняют свое обличье, создавая довольно хитрые головоломки в смысле употребления грамматических времен)... но, оглядываясь назад, я помню и автобусную станцию, и газ, и поездку, и взрыв, и сбивчивый рассказ Питерсу по телефону -- и все это слилось воедино, в одну сцену, состоящую из дюжины одновременно происходящих событий...

"Что-то не так, -- говорит Питере. -- Нет, постой, что-то случилось, Ли? Но что? А что ты тогда делал в Нью-Йорке? "

Теперь я мог бы (наверное) вернуться назад, разгладить съежившееся время, разъять слипшиеся образы и расставить их в точном хронологическом порядке (наверное, приложив силу воли, терпение и прочие необходимые химикалии), но быть точным еще не означает быть честным.

"Ли! -- На этот раз это мама. -- Куда ты?"

Более того, точная хронологическая последовательность вовсе и не предполагает правдивости (у каждого свой взгляд), особенно когда человек даже при всем желании не может точно вспомнить, в каком порядке происходили те или иные вещи...

Толстый мальчик скалится мне, оторвавшись от игрального автомата. "Во все попал, а в последний не попадешь, хоть застрелись". Он ухмыляется. На его зеленой футболке оранжевыми буквами выведено: СПОР.

...или, по крайней мере, утверждать, что помнит, как оно было на самом деле...

И мама проходит мимо окна моей спальни и ныне, и присно, и во веки веков.

К тому же есть вещи, которые не могут быть правдой, даже если они и происходили на самом деле.

Автобус останавливается (я вешаю трубку, сажусь в машину и еду в университетскую столовую), потом, дернувшись, снова трогается с места. Столовая полна, но голоса звучат приглушенно. Все словно вдалеке. Лица за струйками табачного дыма будто за стеклянными витринами. Я всматриваюсь сквозь эту завесу и за последним столиком вижу Питерса -- он пьет пиво с Моной и кем-то еще, кто собирается уходить. Питере тоже замечает меня и слизывает пену с усов, и я вижу неожиданно розовый для негра язык. "Входит Леланд Стэн-форд из левой кулисы", -- провозглашает он и, взяв со стола свечу, с преувеличенно театральным жестом подносит ее ко мне.

Я сообщаю им, что только что в очередной раз завалил экзамен. "Ерунда! -- говорит Питере. -- И всего-то". А Мона добавляет: "Я видела твою маму". -- "А догадайся, кто здесь только что был! -- улыбается Питере. -- Поднялся, как только ты появился, и пошел, так и не одевшись, голым".

Игральный автомат полыхает огнем, и я слышу, как Питере сочувственно дышит в трубку в ожидании, когда мой приступ иссякнет. "Никому не дано, -печально говорит он, -- снова вернуться домой".

Но мне надо рассказать ему о своей семье. "Мой отец -- грязный капиталист, а брат -- сукин сын". -- "Везет же некоторым", -- отвечает Питере, и мы оба смеемся. Я хочу еще что-то сказать, но тут слышу, как в кафе входит мама. Я узнаю громкий стук ее каблуков по плиткам кафеля. Все оборачиваются на этот звук, потом снова возвращаются к кофе. Мама прикасается рукой к своим черным волосам, подходит к стойке и, положив сумочку на один табурет, а куртку -- на другой, садится между ними.

"Серьезно, Ли... что ты хочешь доказать?"