Порог

После того, как в колхозы загнали селян, у них тоже создали колхозик на три деревни, артель еще называли. Все общее и стало.

Вот тогда и хуже стали жить. Отец подался в поселок соседний ездить. Благо недалеко тут. Отец был ремесленник. Сапожничал, первым пошел работать на обувную фабрику. Английскую машину уж даже освоил и стал единственным специалистом по этой части на фабрике.

Один раз за какую-то провинность его решили уволить. Но с английской машиной никто более не мог сладить. И его оставили при работе. Освоил он новое для крестьянина ремесло плетения, лапти, шили сапоги. За этим и жили, за этим и выжили. А дети сызмальства приучались к ремеслу. Приучался и Семен.

Однажды в жару, может быть, лет десять ему было, упал Семен дома в обморок. Увидела бабушка Пелагея, давай Семена трясти, причитать, а не помогает. Взяла бабушка ковш водички холодной дав и плеснула. Очнулся Семен. Перенесли его на кроватку.

– Порок сердца, – заключил фельдшер Иван. – Лечить надо парня.

Да когда лечить – то? Работать надо.

Сапоги шили круглый год. Сваливали голенища. Сшивали. Прострачивали задники. Помогали разделывать кожу. Все операции по обработке кожи проводились на дому. От начала до конца процесса. Сапоги нашьешь, на лошадку, и на рынок. Возили продавать в Вятку или в Слободской. За раз продавали, бывало, по две пары, а бывало и по пять, даже десять пар. Не бывало такого, чтобы возвращались обратно с непроданным товаром. Цену устанавливали сами в зависимости от спроса.

Уже подходя к развалинам своего дома, вспомнил Семен как ездили они на мельницу и посмотрел в ту сторону. Лес вырос. Даже если и была бы мельница та сейчас из его детства, все равно бы не увидел.

В полутора километрах от хутора в сторону Вятки находилась та водяная мельница, Зерно молоть возили туда. Дороги были проселочными с выходом на Екатерининский тракт. Каждая семья зерно возила на мельницу отдельно. Были большие очереди. Сидели на мельнице до двух недель. Ждали, когда подойдет очередь. Но если поставят мельнику магарыч (бутылку водки), то дела шли быстрее. За помол мельнику давали определенную часть зерна.

Леса вокруг хутора были глухими, непроходимыми. Можно даже было заблудиться. Но к тридцатым годам леса порубили сильно. Работали заключенные, выделенные со всей округи. Они просили у детей то кружку воды, то кусок хлеба. Жалели их все.

А вот и дом. Вернее то, что было когда – то домом.

Подошел Семен к заросшей бурьяном этой груде бревен. Остановился. Задумался.

Вот он, конечный пункт его сегодняшнего путешествия. Вот откуда начиналась его жизнь, его карьера, его судьба, судьба, Семена Васильевича Вахрушева, крупного организатора сельскохозяйственного производства. В

Всю жизнь он посвятил ему, сельскому хозяйству. И гордился этим. И уважал себя за это. И люди уважали. Награды имеет государственные, грамоты всякие.

Да вот как-то так получилось, что в самых родных – то своих местах, на родине своей сельского -то хозяйства и не сохранил.

Пусто. Разрушение. Зарастают лесом пашни. Разрушены деревни. Ни домов. Ни людей. Ни радости от работы, которой всю жизнь и посвятил.

Неперспективные деревни – вот же понятие придумали ученые мужи. Но неперспективным, ненужным, глядя на эту разруху и запущение, вдруг сегодня почувствовал себя Семен.

Расстраивался ли Семен? Жалел ли он себя, свое прошлое, не раскаивался ли? Никто не знает. Никто не узнает. Никогда.

Не заплакал Семен. Не баба, небось. А просто присел на порог. Посидел. Помолчал. Посмотрел на эти развалины. Защемило сердце что—то. Оглянулся. Затуманилось кругом.

Погода портится что ли?

Потемнело вдруг.

И показалось Семену: бежит сквозь сгущающийся туман, с ковшом холодной воды бабушка Пелагея, спасать бежит своего маленького любимого внука, Сеньку, от порока сердца спасать.

Бежит бабушка с ковшом холодной воды, как тогда в детстве спасла его, Сеньку своего любимого.

– Да разве спасешь от порока, бабушка? Я хутора сносил, разве это не порок, уклад ломать вековой? – устало подумал Семен, наваливаясь всей спиной на старый покосившийся забор и падая навзничь вместе с ним, почерневшим от старости забором, вместе с забором – в высокую и пушистую крапиву.

– Да разве спасешь? Разве спасешь?

– А был бы хутор, – подумалось Семену, когда он уже лежал в густой траве и, жадно хватая ртом воздух, расстегивал, вернее рвал, на груди рубашку, стремясь хоть как-то восполнить нехватку жаркого воздуха, – а если бы был хутор, был бы хутор, успела, успела бы бабушка.

– Успееелаааааа…