Порочен, как грех

Ему хотелось вернуться и все переиграть. Быть может, переиграть всю свою жизнь. Он ничего не добился, кроме скромной военной пенсии и деревенского дома, такого же полуразрушенного, каким он ощущал себя. А что же женщина, которую он хотел так долго, с тех пор как помнил себя?

И он все еще хочет ее, будь проклята эта одержимость! Он жалел, что подслушал, жалел, что ее тихо произнесенные слова не вонзили нож ему в горло. Что, если у нее были серьезные основания общаться с Одри Уотсон?

Он прошел мимо двоих боксеров-призеров, охранявших вход в притон высокого класса. Заведение с крепкими запорами обслуживало знатных людей, которые предпочитали играть в более опасной атмосфере, чем в обычных клубах для джентльменов.

Гейбриел подошел к столу, где играли в старинную азартную игру – в кости, и обрадовался, что по его жилам пробежал порыв предвкушения. Игра в кости с хорошей прибылью. Тот самый голубок, молодой джентльмен, который вывернул ради везенья свой фрак наизнанку, шелковой подкладкой вверх, раскраснелся от портера и ложной бравады.

Гейбриел с горечью улыбнулся через плечо братьям Мортлок:

– Я не могу обирать такого дурака. Он младенец. Его мама разбранит меня. Не могу поверить, что я ушел с дня рождения кузена ради этого.

Не говоря уже о женщине, чья обманчивая сладость ежеминутно вторгалась в его голову. Проклятие! Он жил без нее всю жизнь. Разве трудно будет притворяться, что он не нуждается в ней теперь?

– Послушайте, если вы выиграете, вы должны будете подарить что-нибудь ему, – сказал Эрвин Мортлок у него за спиной.

Гейбриел раздраженно посмотрел на него:

– О ком вы говорите?

– О вашем кузене, маркизе. На деньги, выигранные здесь, вы сможете поднести ему подарок. Ведь мы все обязательно вернемся на бал позже.

– Можете и мне купить подарок, – добавил с ухмылкой его брат.

Лакей в черном переднике подошел к ним и поклонился:

– Сэр Гейбриел, меня попросили пригласить вас вниз для приватной игры.

Гейбриел оправил манжеты.

– Кто пригласил?

– Барон Госфилд, сэр.

Гейбриел мялся. Нижние комнаты притона сохранялись для любителей более крупных ставок. Он знал Госфилда поверхностно, и барон ему не нравился.

– Каково его предложение? – спросил он.

– Ломбер, сэр.

– Идите, Боскасл, – поторопил его Эрвин. – Это ваша игра.

Везет, в карты – не везет в любви. Он никогда не думал доказывать или опровергать эту максиму. Понятия о любви для него значили мало. Он всегда играл, чтобы проиграть в любовных делах. А сердечная близость всегда была дверью, стучаться в которую он отказывался.

Он спустился по винтовой лестнице в мрачные глубины, где находились особые помещения притона. Впервые с тех пор, как он подошел к столу, покрытому зеленым сукном, и оценил противника, он испытал мгновение неуверенности. Но этот момент прошел. Ему предоставили еще один шанс испытать себя.

Везет в карты – не везет в любви.

Он сел в кресло, которое ему пододвинули, и расслабился. Госфилд посмотрел на него оценивающе. Кровь по жилам Гейбриела побежала быстрее. Он узнал вызов, скрытый под маской приятных черт лица.

– Это ваша игра, – снова сказан Эрвин, почувствовав напряжение между двумя игроками. – Вы всегда выигрываете.

Он тоже так считал, делая ставку в очередной азартной игре. Он никогда не держал пари на собачьих или петушиных боях, считая, что рисковать жизнями беспомощных животных – это трусливое мошенничество. Но к своей собственной жизни и благополучию он всегда относился с некоторой беспечностью. А сегодня ночью и вовсе с полным безразличием.

Всего тремя часами позже наверху лондонского особняка брата Элетея в своей комнате укладывала вещи, собираясь вернуться домой. Брат остался на вечере у Грейсонов с леди Понтсби и собирался пробыть там до рассвета.

Сославшись на головную боль – что не было полной выдумкой, – она вернулась в дом на Кэвендиш-сквер, не желая притворяться, что ей весело. Она не видела смысла из-за своих личных трудностей портить настроение родным, оказавшимся в Лондоне.

Семейство Боскасл делало все, чтобы загладить поведение Гейбриела, так что в конце концов она больше не могла ни минуты терпеть их доброту. Равно как ее не очень-то подбодрило обещание общительного хозяина, Грейсона, маркиза Седжкрофта, сделать выговор Гейбриелу, как только он доберется до этого повесы.

А Элетея сама разберется с Гейбриелом, если этот негодяй когда-либо осмелится снова предстать перед ней. Она неплохо умеет стрелять из пистолета. Быть может, она ранит его в ногу или в руку, если он когда-нибудь вернется в деревню.

Но, судя по всему, непохоже, чтобы у нее появился такой шанс. Если Гейбриел мог сбежать с празднества своих родственников и забыть о данном ей обещании, вряд ли она когда-нибудь снова его увидит.

Однажды здесь, в Лондоне, у нее отняли иллюзии, и она была ранена слишком глубоко, чтобы это можно было высказать словами. Но все-таки не так, как теперь. Гейбриел заставил ее смеяться, заставил снова поверить в любовь. И она была в таком оцепенении, что не могла даже плакать. Она не понимала, неужели все это было только игрой? Она не могла в это поверить.