Порча

Тиль ударил. Плоский боек раскроил затылок. Создалось ощущение, что он вколотил девчонку в пол, как гвоздь. Повторный удар вмял скальп в осколки костей и мозговое вещество. Девчонка упала. Тиль опустился рядом и орудовал молотком, пока чавканье не сменилось глухим стуком о цемент.

«Не беда, – подумал он, стирая со щек багровую росу, – ты тоже переродишься».

Подхватив легкое тело, Тиль усадил девчонку спиной к стене.

Рыжие завитки влипли в кашу, которым стал ее череп. Височная кость торчала закрылком. Правая глазница походила на арку, в ней лежало залитое юшкой глазное яблоко.

Разглядывая труп, Тиль не испытал ровным счетом ничего. Ни раскаяния, ни жалости, ни скорби. Но когда кровь и серые сгустки, презрев физические законы, поползли по бетону вверх, к трещине, когда тело завибрировало, отдавая себя в пищу стене, Тиль облегченно улыбнулся.

Паша (6)

Руд застыл в дверях, вопросительно глядя на приятеля.

«Да иди ты уже», – взмолился Паша. Одноклассники надевали куртки, покидали класс.

– До свидания, Марина Фаликовна.

– До завтра, ребята, – сказала Марина, склонившаяся над журналом.

Паша зажестикулировал: «Иди без меня!», и показал глазами на учительницу.

– О! – оскалился Руд и похотливо высунул язык. Потом приложил к сердцу ладонь: «Любовь, понимаю!» – и наконец сдымил.

Паша остался наедине с учительницей. От волнения взмокла спина.

«Сейчас или никогда!»

Собравшись с силами, комкая распечатанные страницы, он поковылял к учительскому столу.

– Марина Фаликовна…

– А? – Она оторвалась от журнала. Такая миленькая, с пухлыми губами и живыми искрящимися глазищами. Ей бы в кино сниматься, в экранизации классиков позапрошлого века. Софья Фамусова или Татьяна Ларина, которая «расцвела прелестно». – Ты что-то хотел, Паш?

– Да. – Он покосился на дверь. Не помешал бы никто, и так неловко.

– Поговорить? Садись.

Она закрыла журнал, одарила своей особенной улыбкой. Не показушной, дежурной, а искренней, подкупающей собеседника.

Как она видит Пашу?

А, Самотин! Сын Ларисы Сергеевны! Неглупый мальчик, но молчаливый, безынициативный.

Почему-то все вокруг – даже Руд – считали, что быть учительским сынком – сплошное удовольствие. Но чем старше он становился, тем больше минусов находил в своем статусе.

Да, Рязан, Желудь и их компания третировали его реже, чем прочих. Ни разу не били, не отнимали карманные деньги. Максимум – тихие колкости в его адрес. Но ведь не из уважения школьное хулиганье игнорировало Пашу. Из-за мамы. Кому надо связываться с училкой?

Влада Проводова они тоже не обижали: он давал им списывать. Выходит, Проводов добился спокойной жизни самостоятельно, а Паша – за счет чужого авторитета.

В аттестате у него были сплошные четверки. «Отлично» – по литературе, русскому языку, истории и химии, хотя после олимпиады химию он подзабросил. Но заслужил ли он четверки? Знал математику и английский лучше твердого троечника Руда? Или Аполлонова, Боброва, Швец ляпали ему оценки из уважения к маме? Реже спрашивали, меньше требовали?

А если так, то где он сам – настоящий Паша Самотин? Не уничтожили бы его без мамочки гопники, не загнали бы под плинтус, как Курлыка? Сколько честных четверок заработал бы?

Нет уж, это Руду повезло, что его родители пашут на комбинате и не имеют отношения к учебному процессу…

– Марина Фаликовна, – он репетировал речь, но стушевался под лучами улыбки. – У меня есть друг…

– Из нашей школы?

– Нет. Вообще не из Горшина. Друг по социальным сетям. Он пишет рассказы. Прислал мне парочку, чтобы я оценил. – Показалось, что от вранья и смущения голова раздувается воздушным шариком, краснея в процессе. – Но я не специалист. Нет профессионального взгляда.

– Ты хочешь, чтобы я прочла и высказала свое мнение? – Марина Фаликовна протянула руку к распечаткам.

– Просто вы разбираетесь в литературе. Не потому, что вы – учитель. Ахметова вон – потарахтела, и все. Не научила, а натаскала.

– Не будь к ней строг, – сказала Марина. – Зачастую педагоги поставлены в такое положение, вынуждены давать материал скороговоркой. С нашим количеством часов…

«Интересно, чем пахнут ее волосы?» – Паша скользнул глазами по вьющимся локонам.

– В каком жанре пишет твой друг?

– Пробует разные… – Он поерзал на стуле. – Предупреждаю, это не серьезная литература.

– А что такое «серьезная литература»? – иронично спросила Марина.

– Ну… – Он повернул свою громадную разбухшую голову к портретам Маяковского, Шолохова, Толстого.

– Ага, – сказала Марина, – почему-то под «серьезной литературой» обычно подразумевают заумную и занудную. Но я не вижу ничего заумного и занудного ни в «Тихом Доне», ни в «Войне и мире». А Маяковский вообще – бунтарь и хулиган. Что такое «несерьезная литература»?

– «Гарри Поттер», – попытался Паша пошутить.

– Правда? Но по «Гарри Поттеру» пишут монографии. Ищут евангелистские мотивы, влияние прозы Диккенса на Роулинг…

– Тогда ужастики.

– Стивен Кинг – ведущий современный писатель. Эдгар По и Амброз Бирс – классики. «Джекил и Хайд» – низкопробный ужастик, по мнению самого автора, – предвосхитил идеи Фрейда.