Пора услад

Компания у них собралась большая, и после основательного подпития вспомнили, по какому случаю собрались, и принялись шутливо обсуждать обоюдный долг Татьяны и Петра по сохранению супружеской верности во время разлуки. Как-то само собой вышло (видимо, из-за общепринятого взгляда на Татьяну, как на особу, недоступную никому, кроме супруга), что все свелось к обсуждению одного Петра. Впрочем, мужем он считался тоже образцовым, да и надежным гарантом его соответствующего поведения в отпуске были две доченьки, — хотя, правда, нашлись и тут возражения, что сие никакой не гарант, что, когда набегавшиеся за веселый деревенский день доченьки уснут «без задних ног», их папа будет предоставлен на полное растерзание провинциальным гетерам, а также влюбчивым до полной потери застенчивости деревенским молодухам, давно поддавшимся горячке темных городских пороков, — так что противостоять такому натиску невозможно без совершенно необычной силы воли, а последняя, дескать, вообще легко изменяет даже самому верному мужчине, когда мало-мальски умелая женщина воспылает желанием предложить ему свои страстные услуги… Кроме Петра, образцово-показательным мужем считался также и я, и поскольку по твердому убеждению моей жены я будто бы был выше того, чтобы «косить налево», то именно она, моя жена, оказалась в результате единственной из этой компании, кто все-таки настаивал на том, что очень редким мужчинам, вроде меня, свойственна такая сказочная стойкость (тут, безусловно, над женой съехидничало шампанское). Все донельзя удивились такой романтической точке зрения, а Татьяна, как наиболее склонная к острому словцу, заявила даже, что и моя стойкость лишь пузырь мыльный, который лопнет от одного ее прикосновения, — и даже не в буквальном, физическом смысле, а косвенно. Тут же ею был предложен маленький тест, которому и решили подвергнуть мою супружескую верность и по результатам которого договорились судить обо всем мужском сословии. Все просто: нужно только набрать мой номер телефона и, если после совершенно недвусмысленного предложения незнакомой женщины я дам согласие и мы договоримся о свидании, необоримость мужской тяги к разнообразию будет раз и навсегда доказана. С легкомысленного согласия моей жены Татьяна немедленно вышла в другую комнату к телефону, чтобы, вернувшись, доложить компании о результатах эксперимента.

В то время я уже сидел за письменным столом, но родить, однако, ничего еще не родил, а в тоскливом состоянии мыслительной каталепсии балансировал на стуле, привычно вздыбив его на две ножки. Зазвонил телефон, и я с облегчением соскочил со стула, который, в свою очередь, облегченно скрипнул, и, с удовольствием и надеждой на некий спасительный толчок, который бы вывел меня из скудоумия, я сказал в трубку: «Да-а?..» Может, предчувствовал что-то чрезвычайное?.. Последовавший затем короткий, но захлестнувший, словно наркотическая волна, разговор, в продолжение которого я лишь семь раз произнес то же «да», каким-то непостижимым образом понес нас навстречу друг другу, стремительно накаляя наши чувства, так что сама Татьяна мгновенно забыла о шутливости своих намерений, а мне даже в голову не пришло подозревать подвох. Не могу вспомнить, что именно она говорила, чтобы обольстить меня, — да она и сама этого не вспомнит. Поразительно бесстыжие слова переплетались с поразительно чистыми и искренними — но еще больше значили, должно быть, тембр, интонации, несшие в виде кода неистовую энергию души, столь чудодейственную, что в конце разговора мы оба явственно ощутили себя уже в объятиях друг друга. Все было решено: мы договорились о встрече… Положив трубку, я лег на диван и до возвращения жены неподвижно лежал, глядя в потолок, не в состоянии понять, началась ли моя жизнь с этого разговора или закончилась на нем. Татьяна же вернулась в компанию и с неподдельным спокойствием и правдивостью солгала, что я «кремень» и что вообще женщинам следовало бы в корне изменить о мужчинах мнение… Вот как завязался этот роман.

На проспекте, широком, как взлетная полоса, мы сели в пробиваемый солнцем троллейбус и поехали вдоль строя темно-зеленых лип, вибрирующих в приасфальтовом мареве, словно тяжелые шары на тонких ножках. Мы молча тряслись на задней площадке. На следующей остановке в расщелкнувшиеся двери влез какой-то плешивый, грушеподобный шиз лет пятидесяти. Он изрядно продавил толстым задом сиденье, потер ладошкой мокрые губы и серьезно и торжественно объявил всем немногочисленным пассажирам:

— До Красной площади машина следует!

Многозначительно переглянувшись, пассажиры деликатно поотворачивались. А когда поехали, грушеподобный возбужденно завертелся на сиденье и, тыча пальцем в окно, так же серьезно и громко принялся сообщать:

— Вон, вон Громыко побежал! А вон президента повезли! А вон Рыжков побежал! А вон Андропов поехал! А вон опять президента повезли! А вон Косыгин поехал! А вон Брежнев. Брежнев побежал!.. А вон, вон у милиционеров авария! Голову — отрезало! Руки — отрезало! Ноги — отрезало!.. А вон опять президента повезли!