Пора услад

— Коан! — повторил он. — Постойте, да вы, творческий человек, даже не знаете, что такое коан?! Позор. Это у вас, вероятно, от слабой начитанности… Ну-ну, не морщитесь!.. Это род отношений, который у нас будет. Я учитель, вы ученик. Коан. Я беру вас в ученье с тем, чтобы преподать вам высшую мудрость. Так вы согласны?

— Ну…

— Отлично! Наши отношения будут образцово возвышенными… Однако поскольку первоначально вы все-таки вознамерились потратить определенную сумму… Кстати, сколько, если не секрет? — быстро спросил он.

— У меня всего двести рублей, — ответил я.

— Так вот, — взволнованно продолжал он, — у меня к вам совершенно незначительная просьба, чтобы просто так, в знак дружеского контакта, вы передали мне эти самые двести рублей. Для вас ведь это теперь не должно ничего значить, для вас это мелочь, отошедшая в прошлое, а взамен вы приобретаете несравнимо больше — наш коан. Вы согласны со мной?

— Вот оно что, конечно, — улыбнулся я иронически. — Да вы банально сребролюбивы!

— А вы, — ничуть не смутился он, — а вы, похоже, ни за что не любите платить! Отвратительная плебейская черта. А одаренный человек — тот же аристократ, легко расстается с деньгами.

— Деньги чепуха, — отмахнулся я и, оглянувшись вокруг, огорченно рванулся и запнулся на месте. — Черт вас возьми! Она уже исчезла!..

Я бросился сквозь толпу, проклиная заговорившего меня бродягу-художника.

— Скотина, свинья, трепло, — бормотал я. — Да я бы все, все отдал, чтобы заполучить ее! А теперь кто-то другой тащит ее к себе, чтобы сделать еще на йоту или унцию большей шлюхой, чем она была сегодня…

— Эй, спокойно! — уговорил он, с трудом поспевая мной, задыхаясь от астмы и с вылезающими из орбит глазами.

— Трепло, свинья, скотина!

— Не обижайтесь, ведь нет проблем! Остановитесь, сейчас вам будут девочки!

— Мне другие не нужны!

Я едва не опрокинул какой-то лоток с лакированными шкатулками и расписными пасхальными яйцами, за что все-таки получил от молодого торговца-коммерсанта в армейской валютной ушанке «СА», который скакнул следом за мной, злобный и безжалостный удар по шее, но, не обращая внимания на замелькавшие перед глазами огненные круги, поспешил дальше.

— Подождите же! Слово чести, я отыщу ее вам и все улажу как нельзя лучше!

Задыхаясь, мы оба упали на окрашенную скамейку за Арбатской площадью на Суворовском бульваре, и я убито простонал:

— Пропала жизнь…

— То же самое сказал и я вслед за классиком на закате своей половой жизни, — заметил, отирая с уголков губ признаки бурой пены, «лучший художник», — да однажды в Батумском обезьяннике наблюдал, совершенно пораженный, как самец-павиан сам себя развлекает французской любовью…

Я все еще сидел в полной прострации, и моему состоянию весьма соответствовали медленное пение приплясывание маленького выводка кришнаитов, ползущих по противоположной стороне улицы на запах арбатского кооперативного шашлыка. Среди прочих выделялся лысоватый и жуликоватый адепт, сероликий вегетарианец, громче всех вопивший их магическое «Харе, харе!».

— Его я знаю! — снова сообщил неугомонный художник. — Он в свое время был известным книжным спекулянтом, пока не сошел с ума, раскрыв первый раз в своей жизни книгу, которая на беду оказалась «Источником вечного наслаждения» Бхагавад-Гитой…

— Вы-то кто такой? — резковато поинтересовался я. — Вы действительно художник? Как ваша фамилия?

— Ч., — просто ответил он.

— Ч.? Ну, теперь я по крайней мере буду знать, кто лучший художник, — хмыкнул я и, поднявшись, кинулся в направлении Пушкинской площади.

Ч. поднялся следом, некоторое время молча шагал рядом, всем своим видом показывая, что признает свою безмерную вину передо мной, а потом осторожно завел прежнюю песню.

— Я ее найду чего бы мне это ни стоило! — поклялся он. — У меня еще сохранились кое-какие старые, испытанные связи, и я уже начинаю догадываться, как провернуть для вас это дело.

— Бросьте трепаться, — вздохнул я.

Но раздражение на трепливого Ч., из-за которого были загублены мои скромные надежды на счастливый вечер, вспыхнуло и быстро погасло. Пышные наросты на коре, охватывавшие стволы старых тополей на Тверском бульваре, напоминали пушкинские бакенбарды.

— Я сделаю это! — все колготился Ч. — Я так искусно расставлю мои силки и манки, что петух трижды не прокричит, как я изловлю вашу курочку, и вы вдоволь натешитесь ею.

Тут он с таинственным видом полез во внутренний карман пиджака и многозначительно извлек оттуда замусоленную записную книгу. Он стал медленно перелистывать ее страницы, делая какие-то пометки и бормоча что-то, напоминающее заклинания.

Сознавая, что он, конечно, ломает передо мной комедию, я тем не менее поймал себя на том, что во мне снова всколыхнулась слабая, глупая надежда!

«Все в моей жизни теперь таково, что только и остается надеяться на этого сумасшедшего», — подумал я.

— Это забавно, — сказал я ему, — но я вам почти верю.

— Вот это вы молодец, — покровительственным тоном похвалил Ч. — Значит, наш коан уже начинает действовать.

— Ладно, — сказал я. — А как насчет того, чтобы где-нибудь перекусить?