Пора по домам, ребята

Никаких сражений в Подгорном не было, но люди говорили, что свершилась революция и батюшки царя уже нет. Потом начали возвращаться в деревню солдаты с фронта. Пили самогон, колотили неверных жен и рассказывали, как там было на той войне. Больше всех отличался однорукий Семка, каких только невероятных историй про войну он не рассказывал. Поначалу ребята — а среди них и Виктор, конечно, — слушали эти Семкины небылицы, разинув рты, но потом поняли, что он все выдумывает, и начали прямо в открытую издеваться над бывалым солдатом. Да к тому же еще прозвали они Семку «Генерал-вша». Так как Семка, когда напивался, все время твердил, что для солдата в окопах нет более грозного (а выходило, значит, и непобедимого) врага, чем генерал-вша. Семка говорил «вша», а не «вошь». Так и пристало к нему это прозвище: «Генерал-вша». Все, что в раннем своем детстве Виктор знал о войне, — это было то, что она шла где-то далеко, что там стреляли, что кругом грязь, а солдат жрали вши. Тоже мне война! Но ведь Семка вернулся без руки, даже ширинку не мог сам застегнуть. Не вши же ему отгрызли руку. А несколько других мужиков из сибирской деревни Подгорное вообще не вернулись с той вшивой войны. Потом Виктор смотрел еще разные кинофильмы, которые время от времени, чаще всего в выходные дни, крутили в клубе, но и там эта война выглядела как-то несерьезно… Школа. Колхоз. Армия. Почти три года прослужил молодой Таманский в дальневосточных войсках. И только там почувствовал широкое дыхание большого мира. А заодно, наверное уже тогда, понял, что, хотя его родная деревня и является всего лишь небольшой точечкой на карте мира, карта эта, этот мир в миниатюре, состоит именно из таких точечек. Почти три года готовили из него солдата, чтобы в случае чего… И он все лучше понимал это «в случае чего». Становился все более зрелым и рассудительным. Окончил курсы и демобилизовался в звании сержанта. Вернулся в деревню. Поработал несколько лет и только тогда женился. Поздновато, правда, ведь ему было уже под тридцать, но он в шутку говорил, что ждал свою большую любовь. А эту большую любовь смуглолицего совхозного механика Виктора Таманского звали Евдокией, Дусей, и была она с другого берега Оби, работала там учительницей. Большая любовь — а Таманский в такую любовь верил — вспыхивает внезапно и длится вечно. В ином случае это просто увлечение, страсть и черт знает что еще, но если это чувство проходит — неважно, через неделю, через год или десять лет, — это, конечно, была не любовь. Ибо настоящая любовь тем и отличается, что тебе не нужен никто другой, кроме той одной девушки. Только она! Даже если та — другая — восьмое чудо света. И пока длится это благостное состояние — можно говорить о любви. Виктор знал это, и было ему легко на душе. Он был счастлив.

Появились дети. С ними — новые радости и заботы. Дни бежали один за другим. На первый взгляд ничем не примечательные — и все же каждый был не похож на другой. И была земля. Безбрежные просторы плодородной земли. Что посеял, то и росло, несмотря на короткое сибирское лето. Таманский любил землю! Любил спозаранку выйти в поле. Вдохнуть полной грудью бодрящий утренний воздух, полюбоваться видом полей, меняющих свою окраску в зависимости от времени года, дня или погоды. Перед самой войной он был уже заместителем директора совхоза. Живешь себе, не считаешь ни лет, ни дней, ни часов. Но ведь бывают в твоей жизни не только года, месяцы или дни, но даже доли секунд, которые навсегда остаются в памяти.

О войне Таманский узнал по телефону. Он — с самого утра, злой как сто чертей — звонил как раз на районную базу, так как там почему-то тянули с доставкой запчастей к комбайнам, а тут жатва уже на носу. Вначале он все никак не мог соединиться, а когда наконец услышал голос секретарши директора базы — сразу обругал ее и накричал. И вдруг осекся, как-то ему стало не по себе, потому что девушка на другом конце провода плакала. «Надюша, милая, извини, золотце мое, что нахамил. Раскрыл пасть как варежку. Ты пойми, я же не на тебя. Сама знаешь, что они с этими запчастями вытворяют. Ну, успокойся, Надюша. Приеду в Орехов — шоколадку тебе куплю…» А Надя зарыдала еще громче. «Не до ваших комбайнов сейчас, Виктор Максимович, — война началась! Леньку моего забирают и других ребят… Война, Виктор Максимович, война!..» Этот прерываемый рыданиями голос Нади до конца дней своих не забудет Виктор Таманский, как не забудет он и сцены прощания на пароме. Их провожала вся деревня. Даже старенький «Генерал-вша». Он молча стоял в сторонке. Седенький, сгорбленный прожитыми годами, нелегкой своей жизнью, с пустым рукавом… Бабы плакали, громко голосили. Дуся стояла спокойная, сдержанная. Виктор тоже. Все свои слезы выплакали они в последнюю свою бессонную ночь. Держали Светку за руку. Валерка бегал с ребятишками. А потом паром отчалил от берега…