Попытка к побегу

Выходу из печати «Хоббита» предшествовало мистическое приключение рукописи. Вроде он не собирался печатать книгу. Но папка случайно попала в руки Сьюзен Дагналл — выпускницы Оксфорда и сотрудницы лондонского издательства «Аллен энд Анвин». Именно она сумела навязать Толкину мысль, что книга достойна завершения и публикации. Сьюзен показала рукопись профессионалам. У президента издательства Стэнли Анвина был несовершеннолетний сын. В тот день, когда отец принес с работы толстую папку с рукописью Толкина, его сынишка нашалил в гостиной, поломав там кое-что из мебели. В наказание он и получил задание — прочесть и оценить книгу. Малыш (позже он вырос и стал издателем, как его отец) подошел к делу со всей серьезностью, как истинный сын издателя. «Эта книга — она хорошая и понравится всем детям от 5 до 9 лет», — написал он, таким образом, раз и навсегда поставив «Хоббита» на полку детской литературы, слишком «детской» для больших 11-летних мальчиков. Книга вышла в 1937 году, снискав премию издательства «Нью-Йорк Геральд Трибьюн», как лучшая книга года. Весь тираж «Хоббита» был раскуплен. Редкий случай — его пришлось допечатывать.

Профессор разыгрался

Тираж был снабжен аннотацией: «У Дж. Р. Р. Толкина четверо детей, и "Хоббита" им читали вслух в детской». Рукопись ссужалась оксфордским друзьям; они в свою очередь читали ее своим отпрыскам. Рождение "Хоббита" очень напоминает историю "Алисы в Стране чудес". И тут, и там профессору, преподающему головоломную дисциплину, вздумалось позабавиться…» Толкину аннотация пришлась не по душе. Он почему-то решил, что подобная реклама может повредить его серьезному научному имени. Обожавший переписываться, он и тут не преминул разразиться длинным письмом к издателю, по пунктам опровергая рекламные строки. «Разыгравшийся профессор напоминает купающегося слона!» — возмущался он. Хоть опровержения не потребовал, и то благо. Толкин был уверен — коллеги из тех, кто никогда не ассоциировал себя с гномами или хоббитами, могут заподозрить автора в займе прототипов среди них. Он напрасно беспокоился. Читатели, включая коллег, проглотили книжку, не жуя, и потребовали продолжения.

Но продолжения не было и не предвиделось. Толкин было подсунул издателю «Сильмариллион», сто лет лежавший в столе, но его, как уже было сказано, отвергли за тяжеловесностью — сын издателя не осилил, потому что стихи среди прозы попадались там внезапно, в самых неожиданных местах, как грибы под секвоями. «Произведение перегружено стихами», — сказал издатель. А что было делать, если одно упоминание имени эльфийской принцессы вызывало у Толкина неконтролируемый приступ рифмования?

Лишь после длительных уговоров издателя автор согласился писать продолжение с условием, чтоб непременно про хоббитов. Над «Властелином колец» он работал дико медленно, растянув труд на 17 лет. Туда он тоже норовил насовать стихов, некоторые даже сохранились. Зато после публикации успех был огромным. «Властелин колец» принес ему не только мировую славу, но даже и неожиданное богатство, поскольку роман был переведен на многие языки мира и в самые первые продажи разошелся миллионным тиражом.

Нашли ли отражение в книге тогдашние мировые проблемы? — об этом не переставая судачили критики и читатели. Все хотели доискаться прототипов. Роман писался во время Второй мировой войны. Высказывалось мнение, что автор грезил битвами — полчища орков он срисовывал с солдат вермахта, а в лице Саурона вывел самого Гитлера. Возможно. Хотя и не в большей мере, чем любое другое проявление мирового зла. А вот эльфийская линия по-прежнему была освящена образом жены. Критики искали и находили в эпопее поводы для аллюзий. Кто-то видел в книге один урок, кто-то другой. Чаще всего старались ухватиться за тему мирового господства. Кольцо всевластия, все такое. Толкин, как мог, отрицал фашистскую линию. Он написал нечто столь сложное и многопластовое, что в него захотелось зарыться, как в настоящую жизнь, полную мелких, стоящих внимания деталей. Толкин был истинным гением бэкграунда. Он создал реальность столь же реальную, как сама жизнь, даже лучше! И применил ее как новый инструмент для постижения человеческой натуры и нравственного закона внутри нее. Это было не просто смело. Это было откровенным вызовом. «Поистине, лишь созидая мифы и превращаясь тем самым во "вторичного творца", лишь выдумывая легенды, Человек может надеяться достичь того совершенства, какое он знал до своего Падения», — писал он. С кем впрягся состязаться в умении создавать миры? Он это первый придумал — попыхивая трубочкой, он создал с нуля новую землю, новую историю, новое человечество, новый, великолепный миф. Он шутя потягался с самим Создателем в умении творить. Шутка ли? Шутка.