Попугай с семью языками

Дождь перестал, черные тучи побелели, затем покраснели, дружелюбное солнце сделалось суровым, коварным, жестоким, невыносимым. От жары камни дымились, превращая ущелье в раскаленную печь. Но это не помешало странникам зажарить кондора и пожрать его с жадностью, которую им сообщали голод, усталость и в особенности сладость битвы. Жирное и жесткое мясо подействовало опьяняюще. Засверкали припрятанные бутылки: пожитки можно было выбросить, выпивку — никогда. Хромец Вальдивия, увидев в кондоре отдаленного родственника попугая, смертельно возненавидел его, вспоминая о своих детских мучениях, — и пнул поверженного гиганта с такой силой, что искалеченная нога стала нормально сгибаться. Так он и жевал мясо, счастливый, прохаживаясь по каменному карнизу и показывая всем, что хромота его уменьшилась наполовину. И действительно, правая нога теперь работала нормально, но левая, как и прежде, была согнута под тупым углом. Поэтому Вальдивия ковылял, вызывая у окружающих приступы морской болезни. Его заставили сесть, ударив несколько раз птичьими костями. Непомусено воспользовался этим, чтобы выразить свой протест против создавшегося положения. Они идут тернистым путем, преследуемые Парками, из-за него, лощеного, напыщенного, безмозглого, в котором нет ни грамма от подлинного поэта и весьма много от оппортуниста (все видели, с какой быстротой он переметнулся на сторону противника), но, тем не менее, его считают за равного, позволяя вкусить от сочной плоти Vultur Gryphus, и если он заслужил этого, с честью приняв бой, дабы продемонстрировать, что в решительный момент интеллектуалы, пусть даже и лишенные очевидных достоинств, мгновенно откликаются на призывы о помощи, то все же не должен принимать предложенного ему куска, ибо по-прежнему закутан в мантию своей вины. То, что Виуэла не преследовал его с самого начала, — в порядке вещей, поскольку его смехотворные вирши, конечно же, могли вызвать не революцию, а лишь взрыв хохота. Но быть не изгнанником, а жалким метателем тортов в погоне за славой, недостойным карьеристом в поисках лазейки, ведущей в Историю, — вот это невыносимо. Кары! Он просит для себя кары!..

Виньяс говорил бы и дальше, но его силой усадили рядом с Вальдивией. Ему следует понять, что все их путешествие — это приобщение к божественной благодати и каждое происшествие на этом пути — священно. Что брошенный им торт — следствие вмешательства высших сил. Что все принимают преследования как должное. Пусть Виньяс наконец перестанет им надоедать и строить из себя центр вселенной. Пусть он спокойно сделает глоток водки — возможно, последний — и доест свой кусок Vultur Gryphus, так как завтра им, видимо, предстоит остаться без ниспосланного свыше хлеба. Пусть он ляжет в тень, как все, чтобы меньше страдать от жары, похмелья и трудного переваривания грубой пищи.

Итак, все растянулись в тени. Рука и Тотора провели круговую черту, наказав всем не выходить за нее. В той части круга, которая была обращена к ущелью, установили скрещенные крылья кондора. Солнце стояло в зените, и члены Общества, а также кенары, собака и оба индейца погрузились в глубокую сиесту.

Когда тело Лауреля Гольдберга открыло глаза, им уже владел Ла Росита. Вокруг запретной черты сновали муравьи, скорпионы, пауки, тщетно пытаясь преодолеть невидимую стену. Скалы кишели разными тварями. У Гольдберга- Ла Роситы мурашки побежали по коже. Если бы не краснокожие со своей магией, насекомые давно обглодали бы всех… Он обвел глазами спящих: те лежали внутри круга, но индейцы дремали в пяти метрах, защищенные чертой другой формы. Их убежище тоже осаждали ядовитые существа. Какое искушение! Как же перескочить через это неисчислимое войско? Ура! Настали новые времена: теперь у него есть две мускулистые ноги, и он прыгнет как можно дальше. Он слегка размялся и прикинул траекторию: между спящими оставалось достаточно пространства, чтобы разбежаться, взмыть в воздух и приземлиться рядом с загадочными индейцами. Единственное препятствие — Акк: он мирно спал, обвив себя левой рукой. Поскольку он не желал снова утратить свой роман, то делал записи на руке химическим карандашом и уже дошел до бицепса. Когда эта конечность будет вся исписана мельчайшим почерком, он перейдет к ногам, животу и — почему бы и нет? — к спине, пользуясь зеркалом. Ла Росита решил сделать его соучастником своего деяния. Надо разбудить Акка и — abusus non tollit usum[27] — объяснив все, попросить его без лишнего шума освободить дорогу. Ла Росита-Гольдберг, склонившись над спящим, подул ему на веки. Акк уставился на него немигающим взглядом кобры.

— Это я. Узнаешь?

Акк в ярости — его низвергли с облака, где он играл на арфе со своей сестрой! — прошипел:

— Меня-то ты не обманешь дешевыми трюками!