Попугай с семью языками

— Это мы виноваты! Мы построили монастырь, предназначенный не для этих краев! Если бы все здесь было понятно крестьянам, они не поклонялись бы языческим богам!

Лаурель воздел руки к небу:

— Стойте! Виноват я, и никто больше! Это в меня вселился Аурокан! Это я стал блудницей, соблазнившей демона!

— Нет, я! Я! Я! — закричала Боли. — Перестань считать себя пупом мира! Если ты превратился в Аурокана, виновата я! Что мне стоило сойтись с тобой? Мой эгоизм — причина твоей чистоты, а твоя чистота привлекла внимание бога. Это из-за меня все завертелось…

— Прекрати! — вмешался фон Хаммер, возложив себе на голову черепаху. — Это я похитил тебя. Если бы ты не влюбилась в меня, ты давно стала бы женой Лауреля. Mea culpa!

— Простите, сударь, но катастрофа разразилась из-за меня. Я посчитал простое скопление народа антиправительственной демонстрацией! Я вызвал войска! Из-за моего промаха явился второй всадник, с мечом в руке.

Генерал Лебатон нервно хрипел и откашливался, пытаясь добавить хоть немного сахара в свой голос, привыкший к непристойностям:

— Извините, госпожа Загорра, но я не могу допустить, чтобы такая женщина, как вы, волокла на себе тяжкий груз. Хоть никто и не хочет разговаривать со мной, я вмешался в беседу, дабы признать свою ошибку. Достаточно было одной команды, чтобы эти макаки не сделали ни выстрела, но я в это время играл с солдатиками.

Загорра, забыв, что вокруг люди, погладила его погон.

— Генерал, я так раскаиваюсь, что заставила вас проглотить.

— Сеньора, мы оба вспыльчивы. Это мне следует раскаиваться. Вы оказали мне благодеяние.

— Должна признаться, что, пусть даже с вами никто не хочет разговаривать, — я все равно считаю вас достойным моего уважения!

— О!

Тут, к изумлению всех присутствующих, и в первую очередь — себя, Лебатон разразился слезами, склонив голову на грудь миллионерши.

Зум, бледный, с дрожащими коленями и потупленным взглядом, ковыряя землю, пропищал тоненьким голоском:

— Если бы только мне не захотелось поиграть в «слепую курочку»…

Хумс прервал его:

— Пустяки! Это ведь я приказал им заснуть под помостом!

— Неблагодарная шлюха! Я пытался сделать так, чтобы тебя не проткнули шесть штыков, и навлек на всех беду!

— Солдаты стреляли, потому что напились! Это я нашел ящики с водкой! И от этого случилась бойня!.. — завопил Толин, испугав своих птичек.

Энанита и Ла Кабра заговорили одновременно, очень тихо, чтобы не разбудить ребенка, хотя вокруг стоял гвалт.

— Это мы предложили пойти на кладбище, помянуть Ла Роситу. Если бы не поминальный банкет, никто не оказался бы здесь. Мы — подлинные виновники!

Марсиланьес и Барум вспомнили, что они заявились к концу пиршества, из-за чего образовалось нужное число апостолов. Не соберись их двенадцать человек, Аурокан не вернулся бы.

Акк скривил губы в холодной усмешке, поправил пестрый галстук и стукнул в ладоши, держа их пальцами вверх, как учил его наставник, — правда, пальцы не утратили своего всегдашнего полнокровия.

— Довольно! Настало время искренности! Я не чувствую себя виновным ни в чем! Я удовлетворен! Я умиротворен! Жизнь продолжается!

Молчаливое негодование. Все замерли, но эта обездвиженность скрывала под собой вулканический поток гнева. Первым пришел в себя Хумс. Закусив губу, он вырвал из подмышки у Акка тетрадь. С пронзительным «а-а-а-а!» тот кинулся на учителя, но подножка Зума заставила его проехаться носом по каменным плитам. Не успел Акк подняться, все еще полный боевого задора, как Га пригвоздил его спиной к полу, наступив ногой на грудь. Хумс кинул тетрадь в камин, листки вспыхнули. Акк в эпилептическом припадке высвободился, дотянулся до пламени и, весь в ожогах, вытащил заветную птицу, которая под дыханием ветра уже лишилась сотни крыльев. Роман Акка стаей черных воронов устремился к вечным снегам.

— Вот тебе урок! Хватит высасывать из нас все соки! Ищи персонажей в другом месте!

Это высказывание Хумса получило всеобщее одобрение. Генерал поднял свой пистолет:

— А ну-ка, молокосос, делай ноги! И побыстрее!

Акк, полиловев, удалился с воплем:

— Все началось потому, что я помочился в рот солдату, а не на ваши рожи! От меня не так-то легко избавиться! Я проберусь на ваши вечеринки, переодетый паяцем!

Лебатон выстрелил ему вслед. Акк исчез в направлении гор. Деметрио, изнывая от презрения к самому себе, не сдержался:

— Меня, меня накажите! Я никому не помог, опьяненный запахом смерти! Мои желания были преступными! Я хуже солдат, потому что бойня доставила мне животное удовольствие!

Поэт ожидал взрыва возмущения, гнева, жалости, но лавры были у него тотчас же отняты. Лаурель впал в кратковременный обморок и очнулся другим человеком. Кисти его задвигались, грудь выпятилась, губы надулись, жилы на шее набухли, и он заговорил голосом Ла Роситы: