Попугай с семью языками

— Друг Вальдивия, я отравился этим салатом. Скоро меня разобьет паралич, от ступней до языка. Я говорю, делая невероятные усилия, ибо должен пожертвовать собой ради народа. Брат мой! По воле случая, судьба моей поэзии — в твоих руках. С этого скорбного ложа я выслушаю твою импровизацию, сожалея о том, что не могу физически быть рядом с тобой. Физически — поскольку душа моя будет неизменно вдохновлять тебя на создание гениальных строф. Ты скажешь им, что я слег в приступе болезни и, как обычно, ты готов прочитать поэму, заученную на память — ведь во время долгих переходов у нас не было бумаги… Когда после всего ты вместо меня примешь поздравления, мои поклонники — тщательно проверенные на предмет оружия — смогут выстроиться в очередь, чтобы увидеть меня, больного, разбитого, героически отражающего атаки лихорадки и паралича на алтаре Отечества. Конечно, вокруг меня должны находиться добровольцы, женщины и дети. Пусть все видят, как народ чтит своего певца.

Новая серия хрипов, стонов и судорог. Вальдивия выслушал эту речь с каменным лицом, не говоря ни слова, помог поэту раздеться и оставил его лежать под заплатанным одеялом, заснувшего или якобы заснувшего.

Непомусено из осторожности не открывал глаз около часа. Он слышал, как Вальдивия ходит туда-сюда, наливает воду в умывальник, выбивает пыль из одежды — своей, не иначе! — разбивает зеркало — вот неуклюжий! — что-то чистит — хромец, а выпендривается! — главное, пусть не забудет три последних строки, иначе все пойдет прахом! Снаружи раздались голоса рабочих-телохранителей. Виньяс еще крепче закрыл глаза и притворно захрапел. Его друг был настолько чуток, что вышел из хижины и встретил свиту у двери. Кажется, никто его не потревожит. Они хорошо воспитаны и, конечно же, не станут нарушать покой больного. Из естественного амфитеатра — холмов, образованных взрывами динамита, — донесся гул тысяч обожателей Неруньи. Они все поймут. Они будут еще больше уважать его за то, что, несмотря на страдания, он здесь, а не на больничной койке. Аплодисменты что-то жидковаты. Триумф. Печатные листки, восхваляющие его в один голос. Статуи. Еще статуи. Главы в учебниках истории. Ммм. И Виньяс провалился в сон со стальной пластинкой на груди.

Он пробудился весь в поту. Луна протягивала серебряную руку в окно. Ах да, они у шахтеров. судя по оплывшей свече, его приятель ушел на заклание больше часа назад. Несчастный. Когда народ победит благодаря его, Виньяса, одам, он напишет сонет в честь хромоногого, «неизвестного поэта» — неизвестного солдата величайшей битвы… Шквал рукоплесканий, неистовый рев пятнадцати тысяч глоток прокатился по склонам холмов. Мороз прошел по его коже.

— Да здравствует Нерунья! Долой Виуэлу! Свобода!

Вот так. Драмы не случилось. Полная победа. Музы вновь сжалились над Вальдивией. Судьба хранила его. «Гимн Революции» вырывался из его рта с такой же легкостью, как горный поток из источника между камнями. Тысячи рук уже переписывали поэму. Еще немного — и она разойдется в тысячах копий по всей стране. Новый крик неимоверной силы и бесконечные овации сотрясли стены хижины.

— Нерунья — да! Виуэла — нет!

Исторический вечер! Грандиозное торжество! А он валяется в постели! Что, если он, невзирая на жестокий недуг, превозмогая паралич конечностей ради великого дела, предстанет пред ними, еле держась на ногах, бледный, но мужественный, и, в ознаменование своего торжества, через силу воздев руки, сдерживая стон боли, выдаст три последние строки?! Надо поторопиться, а то Вальдивия закончит. Он вскочил, продел голову в кольцо из волос, приладил как следует пластинку. К чему ненужный риск? Но в коробке вместо его одежды лежал какой-то бесформенный тюк. Как? Уродливые тряпки Вальдивии? Дерзкий хромец облачился в его великолепный костюм национального поэта. И он, убогий, хочет произвести впечатление на дам? Читая поэму, Вальдивия явно не упустил случая ущипнуть за ягодицы одну-другую добрую женщину, которые отдали Нерунье собственные волосы. В гневе он натянул на себя лохмотья, поискал умывальник и зеркало, желая пригладить три свои пряди: знаменитый трезубец, известный не меньше сталинских усов. Вождь должен выделяться не только внутренне, но и внешне. Как можно с карикатурным обликом Вальдивии затронуть народную душу? Умывальник был полон волос. Так вот почему тот разбил зеркало: хотел при помощи острого осколка пригладить шевелюру. Но рука дрогнула и почти весь волосяной покров остался с медном тазу. Ну и занятный у него, должно быть, вид. Это даже и лучше, что все так вышло: можно затесаться в толпу незамеченным и ворваться на трибуну в решающий момент. Но его узнают по лысине и трем прядям… Под кроватью Виньяс нашел старую пожелтевшую газету и сложил ее в виде треуголки. Аплодисменты раздавались в определенном ритме. Непомусено заметил, что они следуют ритму поэмы. «Нет, это не Вальдивия зачаровал их, а моя слава, магическое имя Неруньи. Надо поспешить. Он так тщеславен, что способен распинаться ночь напролет. Протиснусь в первый ряд и дам ему знак, что пора умолкать.»