Попугай Флобера

Я не знаю, что Флобер думал про совпадения. Я надеялся, что в безупречно ироническом «Лексиконе прописных истин» найдется слово coincidence, но он деловито переходит от коньяка к коитусу. Тем не менее невозможно отрицать любовь Флобера к иронии; это одна из самых современных его черт. В Египте он пришел в восторг, узнав, что слово «альме», некогда означавшее «синий чулок», постепенно утратило изначальный смысл и так стали называть шлюх.

Ироничный писатель склоняет судьбу к иронии; по крайней мере, так думал Флобер. Празднества по случаю столетней годовщины смерти Вольтера в 1878 году были организованы кондитерской компанией «Менье». «Ирония не покидает этого несчастного гения», — прокомментировал Флобер. Гюставу она тоже досаждала. Когда он писал «Я привлекаю безумцев и животных», ему, возможно, следовало бы добавить «и иронию».

Возьмите «Госпожу Бовари». Прокурором на процессе по обвинению в безнравственности выступал Эрнест Пинар, юрист, которому принадлежит также сомнительная слава обвинителя по делу о «Цветах зла». Через несколько лет после оправдательного вердикта обнаружилось, что Пинар анонимно издал сборник приапических стишков. Флобер был весьма позабавлен.

Потом — возьмите сам роман. Из него лучше всего помнят две детали — прелюбодейная поездка Эммы в занавешенном фиакре (пассаж, который добродетельные читатели находили особенно скандальным) и самая последняя строчка — «Недавно он получил орден Почетного легиона», — в которой сосредоточен буржуазный апофеоз аптекаря Омэ. На мысль о занавешенном фиакре Флобера натолкнул, видимо, его собственный парижский опыт, когда он любой ценой пытался избежать столкновения с Луизой Коле. Чтобы его не опознали, он всюду разъезжал в закрытом фиакре. Он охранял свое целомудрие при помощи того же средства, которое позже предоставил своей героине для сексуальных утех.

Légion d’honneur Омэ — это обратный пример: жизнь подражает искусству и иронизирует над ним. Через каких-нибудь десять лет после того, как была написана эта последняя строчка «Госпожи Бовари», Флобер, архиненавистник буржуазии, презирающий любое правительство, позволил наградить себя орденом Почетного легиона. В результате последняя строчка его жизни попугайски спародировала последнюю строчку его шедевра: на похоронах Флобера появился почетный караул, чтобы выпустить традиционный залп над гробом и от имени государства проводить в последний путь одного из самых неожиданных и сардонических его кавалеров.

А если вам такая ирония не по нраву, у меня есть другие примеры.

1. Рассвет на пирамидах

В декабре 1849 года Флобер и Дюкан залезли на Большую пирамиду Хеопса. Накануне они заночевали у ее подножия и встали в пять утра, чтобы добраться до вершины к рассвету. Гюстав умыл лицо из парусиновой лохани; вдалеке выл шакал; он выкурил трубку. Потом, влекомый двумя арабами и подталкиваемый еще двумя, он был медленно препровожден по высоким камням пирамиды к вершине. Дюкан — автор первой в мире фотографии Сфинкса — уже ждал наверху. Перед ними расстилался Нил, окутанный туманом, как белое море; за ними лежала темная пустыня, как окаменевший лиловый океан. Наконец полоска оранжевого света появилась на востоке, и постепенно белое море впереди превратилось в бесконечное пространство тучной зелени, а лиловый океан за их спинами заблестел белизной. Восходящее солнце коснулось верхних камней пирамиды, и Флобер, взглянув себе под ноги, увидел пришпиленную там небольшую визитную карточку. На ней было написано Humbert, Frotteur — и руанский адрес.

Какое безупречное ироническое попадание. К тому же модернистский эпизод: такое взаимодействие повседневного с величественным мы самодовольно считаем типичным для нашего насмешливого и искушенного века. Мы благодарны Флоберу за то, что он это оценил; в некотором смысле иронии там не было, пока он ее не обнаружил. Другие путешественники могли бы счесть визитную карточку обыкновенным мусором, и она бы оставалась там, приколотая постепенно ржавеющими булавками, долгие годы; но Флобер вдохнул в нее смысл.

А если мы испытываем склонность к толкованию, то можем приглядеться к этому эпизоду повнимательнее. Разве это не примечательное историческое совпадение — величайший европейский романист XIX века знакомится у пирамид с одним из самых скандальных литературных персонажей XX века? Что Флобер, едва отдышавшись после забав с мальчиками в каирских банях, наталкивается на имя набоковского совратителя несовершеннолетнего американского девичества? И к тому же кто по профессии этот одноствольный вариант Гумберта Гумберта? Он frotteur. В дословном переводе с французского — полотер; но вдобавок это сексуальный извращенец, который ищет прикосновений в толпе.