а) «Харел-бей», восточный рассказ. «Был бы я моложе и были бы у меня деньги, я снова поехал бы на Восток — чтобы изучить современный Восток, Восток Суэцкого перешейка. Большой роман, о котором я давно мечтал. Мне хотелось бы показать, как цивилизованный человек становится варваром. А варвар превращается в цивилизованного человека. Показать разницу между двумя мирами, которые перестали сливаться… Но уже поздно».
б) Книга о битве в Фермопилах, которую он собирался написать, когда закончит «Бувара и Пекюше».
в) Роман о нескольких поколениях одной руанской семьи.
г) Если разрезать пополам плоского червя, то, к нашему удивлению, у той части, где голова, вырастет хвост, а у хвостовой части — голова. Именно это произошло со злосчастным концом «Воспитания чувств»; из него родился целый роман, названный сначала «При Наполеоне Третьем», а потом переименованный в «Парижскую резиденцию». «Я напишу роман об Империи (цитируется со слов Дю Кана) и опишу вечерний прием в Компьене, на котором послы, маршалы и сенаторы, бряцая наградами, прикладываются к руке принца империи. Да, напишу! Этот период предоставит материал не на одну только книгу».
д) Но тот нужный и искомый им роман нашел Шарль Лапьер, редактор журнала «Руанский хроникер»
Флобер был в восторге от этой истории. «Знаешь, Лапьер, ты дал мне тему для романа, это прекрасный двойник моей Бовари. Мадам Бовари из высшего общества. Какая интересная фигура!» Он тут же записал рассказ и начал делать заметки. Но роман так и не был написан, а заметки к нему не были найдены.
Все эти ненаписанные книги только дразнят воображение. Однако они могут в какой-то степени быть восполнены, востребованы и вновь предстать в нашем воображении. Их могут изучать в академиях: пирс — это не мост, но если смотреть на него достаточно долго, то станет казаться, что ты уже на другом берегу Пролива. То же может показаться и с корешками этих ненаписанных книг.
А как же быть с непрожитыми жизнями? Это еще более соблазнительно, и это настоящие апокрифы. «Фермопилы» вместо «Бувара и Пекюше»? Что ж, это все же книга. А если Гюстав сам изменил намерения? Довольно легко, в конце концов, не быть писателем. Большинство людей не стало ими, разве им от этого плохо живется. Френолог — карьерный специалист девятнадцатого века, однажды обследовавший Флобера, сказал ему, что он создан быть укротителем диких зверей. Не совсем точно, но вспомним Флобера: «Я привлекаю к себе сумасшедших и зверей».
Это не просто жизнь, которую мы знаем. Это не просто жизнь, которая успешно была скрыта от всех. Это не просто неправда о жизни, в какую-то часть ее мы теперь не можем не поверить. Это та жизнь, которая не была прожита.
«Я должен быть королем или просто свиньей?» — писал Гюстав в своей «Тетради личных заметок». В девятнадцать все видится таким простым. Есть жизнь, и есть нежизнь, жизнь, служащая тщеславию, или жизнь свинская, неудавшаяся. Кто-то пытается предсказать тебе твое будущее, но ты никогда по-настоящему этому не веришь. "Многое, — писал тогда Гюстав, — было мне предсказано: 1) что я научусь танцевать; 2) что я женюсь. Что ж, посмотрим, но я не верю этому».
Он не женился и не научился танцевать. Он так противился танцам, что почти большинство главных героев и его книгах вежливо симпатизируют ему и отказываются танцевать.
Чему же он научился вместо этого? Тому, что жизнь это не выбор между убийствами, чтобы проложить себе дорогу к трону, или же сползанием в свинарник; тому, что есть короли и свинские королевские свиньи; что король может завидовать свинье, и тому, что возможность, живя, не жить, всегда болезненно кончается и приходится мириться с неприятностями живой жизни.
В семнадцать лет он заявил, что хотел бы провести спою жизнь в разрушенном замке на берегу моря.