Попугаи

– Так вперед! – воскликнул Барчуков. – Пыжься! Давай! Думай о своем величии. О своей уникальности. Ты – лучшая! Ты круче всех! Вот так – молодец, молодец, девочка, вот умница!

Клара медленно изогнула спину и откинула гордо голову, глаза ее сверкали. Черная грива прекрасных волос рассыпалась по мраморной коже; на лебединой шее билась тонкая фиолетовая жилка. О, она была прекрасна, теперь-то девушка четко поняла это.

– Руку убери, Барчуков, – жестко сказала она.

Барчуков недоуменно посмотрел на свою руку и смутился.

– Ты что руки тут распустил? – продолжала Клара. – Я тебя насквозь вижу, низкий человек. Я знаю, что ты от меня хочешь. Не выйдет.

Она закинула ногу за ногу, и Барчуков непроизвольно глотнул.

– Клара, помилуй… – промямлил он.

– Ты сопляк, а я… Кто я?

– Королева! – прошептал Барчуков потрясенно.

– Да, я королева, и ты смел дотронуться до меня своими грязными лапами!

– Правильно, ваше величество, – раздался низкий голос с другого конца дивана. Потапов развернул грудь колесом; теперь он не сидел в расслабленной позе. Он упер руки в колени и глядел на Барчукова с презрительным высокомерием. Барчукову показалось, что на поясе у Потапова блестит эфес.

– Что это ты тут раскомандовался? – осведомился Потапов властно. – Кто ты такой, чтобы командовать? Что ты такого имеешь, что дает тебе право так вести себя, а? Может, у тебя корма больше, чем у меня? Или перья ярче? Или ты на особенной жердочке сидишь? Нет? А что ты тогда расщёлкался клювом-то?

Барчуков икнул и съежился.

– Или ты наделен какими-то полномочиями, а может – талантом?

– Какой у него талант, – пренебрежительно повела плечами Клара. – У него даже баб лапать нету таланта.

Потапов закаменел подбородком и скулами – суровый, беспощадный воин.

– Ничего у тебя нету, а туда же – пыжиться вздумал, – подвел итог рыцарь. – Запомни, Барчуков: для таких дел нужны веские основания. Без них ты просто жалок. Мокрое место ты, вот что.

– Ребята… – выдохнул весь мокрый, несчастный, маленький Барчуков, сползая с дивана.

Королева и Рыцарь холодно глядели на него сверху вниз, их грудь раздувалась, перья под горлом и на лбу воинственно топорщились.

– Червь, – коротко рубанула Королева. – На колени, червь.

– Но я…

– На колени, червь, – тяжело повторил Рыцарь и поглядел на Барчукова так, словно примеривался, как удобнее взмахнуть мечом, дабы снести голову непокорному.

Барчукова пробрал озноб, его трясло – он смотрел на две фигуры, и они разрастались до огромных размеров, они стали велики и страшны в своем гневе и в своем праве – властители мира, жесткие боги, карающие отступников и слабовольных, не признающие никакого иного закона, кроме закона сильного.

Барчуков понял, что сейчас произойдет что-то страшное. Он уже видел, как из обезглавленной шеи бьет фонтан ярко-красной крови, пятная обои, забрызгивая окна; он представил, как его тело с деревянным стуком валится на спину и застывает навеки, и над мертвецом возвышаются они, безжалостные и беспощадные.

Жить! Барчукову невыносимо захотелось жить. Теряя последние остатки воли, с искаженным до неузнаваемости лицом, он бухнулся на колени и вжался лицом в пол, пытаясь лепетать что-то нелепое и оправдательное:

– Ввва… ввашество… Ввы не так поняли, ваши величества, я всего лишь хотел пошутить….

И почувствовал страшную тяжесть на плечах: монархи изволили возложить ноги – Королева на правое плечо, Рыцарь – на левое; и тогда Барчуков позавидовал Атлантам, потому что эти ноги оказались куда тяжелее всей тяжести мира – прутья клетки, куда его сейчас заключали навсегда.

Тишина воцарилась в комнате, и вдруг – через пару бесконечных секунд – послышался еле слышный стук, словно упало что-то легкое, почти невесомое.

Барчуков почувствовал, как тяжесть исчезает.

Все трое принялись шарить налитыми кровью глазами по комнате, дабы найти, кто нарушил мрачную гармонию, и наказать виновного.

Попугай больше не пыжился. Кеша больше не раздувался маленьким пестрым шариком – его тельце, остывая, валялось у кормушки, облепленное зернами проса; черные глазенки остановились и уже стекленели, клюв застыл в полуоткрытом состоянии.

– Он, оказывается, умирал, – сказал Потапов тихо.

– Заболел, наверное, – откликнулся Барчуков. – У птиц ведь не поймешь.

– Господи, какой ужас, – прижала руки ко рту Клара. – А мы-то думали…

Они обступили клетку, где коченела маленькая птичка, и боялись взглянуть друг на друга.