Попо и Фифина

— Ну что, нравится? — спросил Марсель совсем как взрослый.

— Очень! — сказал Попо.

— Эта крышка, которую ты трёшь, — всё это ерунда. Такую работу сделает каждый. Вот когда начнёшь мастерить настоящие вещи, тогда будет другое дело…

Попо не понравились слова Марселя. Что он, воображает себя большим мастером? И разве стол не настоящая вещь? Может, сделать его и легче, чем что-нибудь другое, но всё равно это нужная работа.

— Я, конечно, ничего такого сейчас не умею, — резко сказал Попо, — но я научусь. И, может быть, так же быстро, как и ты. И буду делать очень красивые вещи.

Марсель улыбнулся.

— Ясно, научишься. Я только хотел сказать, что потом будет ещё интересней. А ты уж подумал…

— Я подумал, что ты смеёшься надо мной.

— Ни капельки. Пойди сюда, что я тебе покажу…

«Нет, этот Марсель вовсе не задавака, — решил Попо, — а, наверно, очень хороший парень». И Попо подошёл, к верстаку Марселя. Там лежал чудесный поднос, он был вырезан из целого куска дерева. Марсель поднял поднос так, чтобы Попо мог как следует рассмотреть его. А смотреть было на что.

— Какая красота! — воскликнул Попо.

— Ну, этот ещё простой, — сказал Марсель. — Бывают и не такие. Я сам тут работаю очень недолго, и это первая красивая вещь, которую…

Но Попо перебил его:

— Неужели я тоже смогу их делать?

— Конечно. Недели через две и ты сделаешь такой. Подносы ещё не самое сложное.

— А все эти украшения по краям? Их ведь ужасно трудно вырезать?

— Да, верно, это трудней всего. Но мне помог отец. Он и тебе поможет, не думай.

Попо, не отрываясь, разглядывал узоры, вырезанные вручную на дереве. Тут были цветы, листья, стебли. А ручки подноса похожи на виноградные гроздья. Потом Попо спросил:

— Все подносы одинаковые, да? Наверное, дядя Жак сделал когда-нибудь один поднос, а все другие на него похожи… Верно?

— Нет, — ответил Марсель. — У каждого подноса свой узор. Похожего ни одного нет. Знаешь почему? Из-за женщин, которые их покупают. Никто не хочет, чтоб её поднос был похож на поднос соседки. Понял?

Попо кивнул, взял новый лист наждака и снова принялся за свои доски. Он яростно тёр, шлифовал и драил.

Солнце заливало ярким светом маленькую мастерскую, и в его лучах всё казалось теперь больше, выше и значительней, чем ранним утром. Особенно сам дядя Жак, работавший возле двери. Во время работы он часто насвистывал или напевал. Но ещё чаще склонялся над верстаком и морщил лоб в глубоком раздумье — как будто не просто пригонял доски друг к другу, а совершал что-то гораздо более важное.

Старик Дюран посасывал свою глиняную трубку и беспрерывно сновал по мастерской. Он был очень стар и рассеян и всё время забывал, куда положил свой молоток, рубанок, резец или где гвозди. Поэтому он так суетился и успевал намного меньше, чем дядя Жак. Хотя когда-то был тоже очень хорошим мастером. Не хуже дяди Жака.

Попо занимался своим делом и думал. Он силился понять, как же это можно выреза́ть на каждом подносе всё новые узоры. Сколько их может быть, этих узоров, и разве все удержишь в памяти? Какую же голову надо иметь?

Спустя некоторое время он подошёл к Марселю и спросил обо всём этом.

— Я и сам толком не знаю, брат, — ответил тот. — Спросим лучше у отца.

И ребята направились к верстаку дяди Жака. Но тот в это время особенно сильно морщил лоб и не стал отвечать на их вопросы, а кивнул в сторону старика Дюрана.

Старик Дюран колотил деревянным молотком по резцу, и когда мальчики приблизились, он поднял голову, отёр пот со лба, а лицо его расплылось в улыбку и опять стало похоже на плохо выпеченный пирог.

— Дедушка Дюран, — начал Марсель, — скажи нам, как ты делаешь каждый день новые узоры и для каждого подноса разные?

— И столько лет подряд, — добавил Попо.

Старик вынул изо рта трубку и прошамкал:

— Трудный это вопрос, мальчики, очень трудный.

— Но всё равно ты должен ответить. Мы очень хотим знать.

— Я и отвечу, мальчики, — сказал старик Дюран и немного помолчал. — Отвечу вам коротко: в эти узоры нужно вложить самого себя.

— Не дразни нас, дедушка, — сказал Марсель. — И не говори, пожалуйста, загадками.

— Всё это на самом деле загадка, — ответил старик Дюран. — И я вовсе не дразню вас, мальчики… А получается вот так… Только слушайте внимательно. Когда утром я иду вдоль берега сюда, в мастерскую, я вижу море и вижу лодки, и паруса, и рыбаков… И у меня в голове появляется целая картина… Потом я вижу голодного нищего — и это уже другая картина. Одни картины радуют моё сердце и веселят его, а над другими я плачу в душе. Когда мне радостно — всё вокруг кажется ярким и пёстрым: и птицы, и цветы, и деревья. Когда я печалюсь — всё делается серым и бесцветным… А потом я беру в руки нож или резец и принимаюсь за работу. Может, я и не думаю в эту минуту ни про лодки, ни про нищего. Но всё равно они живут в моей голове, все эти картины. И они водят моим резцом, заставляют мои узоры жить и рассказывать о том, что я сам чувствую. Узоры — это я сам, моё отражение. Значит, я вкладываю в них самого себя. В них мои радости и мои печали… Узоры — это мои песни… Поняли?

— Ага, — сказал Попо.

А Марсель добавил: