Попасть в переплёт. Избранные места из домашней библиотеки

И это, если угодно, наша контрпамять, которую мы противопоставляем сталинизированному официозу. У них – Сталин, у нас – шестидесятые, тем более что они существуют в живой памяти, и пластинка с какой-нибудь “Гуантанамерой” наворачивает свои круги перед внутренним – детским – зрением, просмотр же черно-белого данелиевского или хуциевского кино – это не отстраненное наблюдение за чужой эпохой, а узнавание.

Официозная память гордится чем угодно, только не духом шестидесятых. Ей неприятно, что это был короткий период, когда нация действительно была в известном смысле единой, а держава – по крайней мере, по общему ощущению – великой.

Карикатуре всегда неприятен подлинник. Слякоть твердо знает, что она не оттепель. И так получается, что она переходит в заморозки.

“Заглушают голос мой”

В библиотеке – несколько томиков стихов Окуджавы. Сильно зачитанных. Все – “совписовские”. Два первых сборника – самые изящные, под редакцией легендарного Виктора Сергеевича Фогельсона из отдела поэзии издательства, и даже технический редактор один и тот же – Ф.Г. Шапиро. Первый сборник – “Март великодушный” 1967 года, квадратного формата, с модными клапанами, всё по последнему писку книжной моды, тираж 40 тысяч. Второй – “Арбат мой, Арбат” – застойного 1976-го, 50 тысяч тираж, с дивными фото старого Арбата и Нового Арбата на форзацах. Преемственность, мол, старого и нового. Причем фото торгсиновского продмага в начале старого Арбата – работы Родченко. Следующий томик, уже лишенный обаяния предыдущих, на мелованной бумаге, от того же Фогельсона, уже без Шапиро, но с тем же корректором М.Б. Шварцем, вышел в 1984-м. Прошло четыре года, перестройка вошла в стадию зрелости, и в 1988-м появился совсем уж малоформатный сборник “Посвящается вам” – с Фогельсоном, но без Шварца, в котором чудовищной мелкой журнальной рубленой гарнитурой были опубликованы бьющие наотмашь антисталинские и антивоенные стихи. Те, которые невозможно было напечатать раньше. Тираж — 200 тысяч. Звучание – историко-гражданское. Так вот, об историко-гражданском…

Булат Шалвович Окуджава родился 9 мая, а умер 12 июня – в этом можно было бы усмотреть некий “празднично-датский” символизм, хотя нет в нашей литературе фигуры, которая до такой степени, деликатно извинившись, ускользала бы от символов. И упрощений тоже: интеллектуалы-снобы не прощали ему “Возьмемся за руки, друзья”, противники советского режима были не удовлетворены тем, что он не был катакомбным антисоветским писателем (хотя и публиковался в тамиздате), а жесткая привязка, как говорят в справочниках, “поэта и барда” к шестидесятым и Арбату мешала разглядеть второй, третий и более глубокие слои его творчества. Все это вместе создавало препятствия для того, чтобы расслышать столько раз слышанный голос.

Мемориализация Окуджавы – в силу его популярности опять же, больше советской, чем постсоветской, – тоже привязана к Арбату. Памятник работы Георгия Франгуляна рядом с бывшим магазином “Диета” очень неплох, хотя и занимает слишком много места для поэта камерного, с тихим голосом. Но неплох он, возможно, потому, что сам герой обладал нетипичной внешностью, а его худоба и сутулость любой памятник сделают узнаваемым. Этого достаточно для туристов на пешеходной улице и “семейств”, снимающихся “на фоне”, которые слышали пару песен Окуджавы. Едва ли это привело бы в восторг поэта, не любившего такого рода суеты.

А уж если вспомнить, что он резко восставал против превращения Арбата в пешеходную улицу… Но что ж тут сделаешь – памятник, так сказать, принадлежит народу.