Попасть в переплёт. Избранные места из домашней библиотеки

Великий затворник с недоверчивым, неприятным взглядом и жесткими, словно обороняющими хозяина усами, в шапочке, как у булгаковского Мастера, запиравшийся в своем убежище die Hutte в шварцвальдском Тодтнауберге – домике без удобств, зато с журчащим рядом живым родником и петляющей внизу проселочной дорогой, – пробивался, как шахтер, к основаниям человеческого бытия. Он подбирал для него тяжеловесные сочетания слов, смысл которых многозначен в оригинале и по-разному интерпретируется в переводе на другие языки.

Ключевое понятие Dasein из фундаментального “Времени и бытия” – во французских и английских переводах “существование” (со спорами о том, как Хайдеггер завещал писать – Dasein или Da-sein). В ставшем классическим переводе на русский Владимира Бибихина – “присутствие”, а в более поздних толкованиях – все-таки “существование”. “В своей комнате крестьянин по всем правилам искусства в бессчетном множестве готовит кровельную дрань для крыши своего дома – и мой труд тот же по своей сути”, – напишет Хайдеггер в 1933-м, как раз тогда, когда станет ректором Фрайбургского университета. Нацистским ректором.

“Дорогой Мартин”

В стенограмме обсуждения работ Хайдеггера в Институте философии АН СССР в 1989 году нет ни слова о его связи с нацизмом. Это было вне дискуссии – говорили о собственно философии и проблемах перевода. В конце 1980-х только-только вышли книги Виктора Фариаса и Пьера Бурдье, посвященные тому, что потом назовут “делом Хайдеггера” – связи философа с нацизмом. В те годы еще не была опубликована его любовная и деловая переписка с Ханной Арендт, чьи “Истоки тоталитаризма” и “Банальность зла”, возможно, отчасти объясняли феномен философа, прислонившегося к национал-социализму, но не отменяли ее любовь к учителю, “дорогому Мартину”. И ничего не было известно о содержании его “Черных тетрадей”, которые публиковались и переводились очень постепенно, – они обнаружили мучительную борьбу философа за свой правильный (“духовный”) национал-социализм с приспособленным к нему Dasein. Хотя его ректорские речи того же периода – “вскормить и воспитать знанием вождей и охранителей судьбы немецкого народа” – скорее идут по разряду национал-социализма, который он сам раздраженно называл “вульгарным”.

Теперь национал-социалистический дискурс здесь и там находят в его философских работах. Убедительный подробнейший труд о нацистских и антисемитских убеждениях Хайдеггера написал Эмманюэль Фай. Французский переводчик и писатель немецкого происхождения Жорж-Артюр Гольдшмидт обнаруживает его, как и Фай, даже в “Бытии и времени”, что сделать, деликатно говоря, непросто. Впрочем, он заходит еще дальше, утверждая, что сам по себе немецкий язык Хайдеггера – нацистский.

Простой обыватель

Покинув пост ректора и отдалившись от “вульгарного” национал-социализма, Хайдеггер в еще большей степени погрузился в затворничество. Предав коллег-евреев, мирясь с нацистским активизмом своей жены Эльфриды и в принципе с тем, что происходило в Европе уже после 1933 года, он, такой всегда отдельный, смешался с массой “банальных”, средних бюргеров, которым потом, после поражения нацизма, оккупационные власти устраивали “экскурсии” по лагерям смерти, – неужели не мешал им спать дым печей крематориев? Но в die Hutte, в домик философа, запах горелого человеческого мяса не проникал.

Работа “Бытие и время” посвящена учителю, Эдмунду Гуссерлю. Хайдеггер торопился ее закончить, потому что появление книги могло поспособствовать плану Гуссерля: тот намерен был уступить своему ученику кафедру во Фрайбургском университете (что и произошло в следующем, 1928 году). Когда в апреле 1933-го Гуссерля как еврея лишили статуса почетного профессора Фрайбургского университета, любимый ученик самоустранился от какой-либо помощи. Зато 1 мая того же года Хайдеггер стал членом Национал-социалистической немецкой рабочей партии (НСДАП), а в конце месяца вступил в должность ректора во Фрайбурге. А ведь учителю Хайдеггер был обязан местом в Марбургском университете, где у нового преподавателя появилось множество учеников, впоследствии мыслителей мирового уровня, большинство из которых были евреи: Макс Хоркхаймер, Карл Лёвит, Герберт Маркузе, Лео Штраусс, Ханна Арендт.

Другом Хайдеггера был Карл Ясперс, женатый на еврейке. С ним, когда это понадобилось, отношения были разорваны. (“Культура не имеет значения. Ты лучше посмотри на его потрясающие руки!” – говорил Хайдеггер Ясперсу о Гитлере.) Впрочем, в последнем письме Ханне Арендт, датированном зимой 1932–1933 годов, он называл слухи о своем антисемитизме клеветой – “и уж подавно это никак не может затрагивать отношения к тебе”. Как говорил один из персонажей романа И. Грековой, она же Елена Вентцель, “свежо предание”: “И заметьте, у каждого погромщика есть свой любимый еврей”.

Принуждение к лояльности