Попасть в переплёт. Избранные места из домашней библиотеки

Вот оттуда и пошло в народ выражение “абстракцисты и п…сы”. К этим темам в течение нескольких месяцев Хрущев вернется не раз, и всерьез. И еще один мотив, повторявшийся многократно: народ вас в поте лица кормил и поил, а чем вы с ним расплачиваетесь – вот этой своей “мазней”? Если хотите, дадим вам паспорта – и скатертью дорога в мир капитализма. Спустя десятилетия на мой вопрос, не возникало ли у Бориса Иосифовича желания уехать из страны в соответствии с указаниями партии, он ответит: “Никогда. После всех обстоятельств моей жизни я для себя сформулировал, что если в задницу штык воткнут – тогда придется. Ну как я отсюда уеду, если это мой дом?”

И да, не уехал. Ушел. В историю. Через панихиду, светлую и даже веселую, как и сам Борис Иосифович, в Малом зале ЦДЛ. С напутственным словом Юрия Михайловича Роста: “Встань, Боба, посмотри, какие люди к тебе сегодня пришли!..”

После хрущевского разноса Жутовский вышел покурить (действо продолжалось, но курить-то хотелось). Вслед за ним на улицу вышли придворный президент Академии художеств Серов и человек из Союза художников Преображенский – радостные. Не обращая внимания на Жутовского, который потом в течение двух лет будет отлучен от работы, поздравляли друг друга, что все у них получилось. В том смысле, что надолго из сферы изобразительного искусства после этого разноса отныне изгнаны талантливые, молодые, способные изображать не только вождей и рисовать картины вроде “Последний патрон”. У них и вправду получилось. Только вот по странной иронии истории надгробие Хрущеву делали именно разнесенные им в пух и прах Эрнст Неизвестный и Борис Жутовский.

17 декабря того же года, Дом приемов правительства на Ленгорах, встреча с интеллигенцией. Хрущев то заводится (или его заводят), то успокаивается после того, как с ним спорят Евтушенко, Эренбург и даже Степан Щипачев, защищавший “стадионную” поэзию – в ноябре 1962-го прошел первый вечер поэтов во Дворце спорта в Лужниках и уже состоялись поэтические встречи в Политехе, увековеченные в “Заставе Ильича” Хуциева, – то опять заводится после выступлений консерваторов Грибачева (“Космополитизм есть один из троянских коней американской идеологии, а назначение таких коней известно”) или Серова (главы Академии художеств: “Вас же ничтожное меньшинство. Что же вы будете ссылаться на этих буржуазных снобов, которых тоже ничтожное меньшинство”).

И уже под конец Хрущев вдруг снова вспомнил художника “ЖутКовского”: “Когда я к этим художникам, так сказать, новаторам пришел, то там довольно приличный молодой человек выставил картину, и тоже назван автопортрет – Жутковский. Вы извините, может быть, за некоторую грубость, я хотел вот взять два автопортрета, поставить рядом и сказал, чтобы мне подготовили (но сейчас уже некогда) лист картона, вырезать дыру, и, если эту дыру наложить на автопортрет этого Жутковского, отойти метра на четыре и спросить вас: какая часть тела человека показана здесь? (Веселое оживление.) Да, товарищи, 95 процентов ошибется (веселое оживление), кто скажет лицо, а кто скажет другое, потому что сходство. (Веселое оживление. Смех.) Это – «живопись»[13]”.

Ну а уж 8 марта 1963-го, когда в Свердловском зале Кремля снова происходило общение с той же самой интеллигенцией, досталось и Андрею Вознесенскому, и Василию Аксенову (“Вы нам мстите за расстрелянного отца”. – “Мой отец жив”. – “Как жив?”), и тому же Неизвестному. И опять: “А кого изобразил Жутовский. Урода! Посмотрев на его автопортрет, напугаться можно”.

Потом Жутовский назовет это векселем от истории, который надо было оплатить, доказав, что он хороший художник. Оплатил сполна. И среди его работ из цикла “Последние люди империи” – потрясающий карандашный Никита Сергеевич. Карандашиками Борис Иосифович мог творить чудеса, и черными, и цветными…

Но вернемся к событиям 1 декабря 1962 года. Слухи о мосховской выставке ходили разные. То ли Суслов это все устроил, чтобы Ильичеву досадить, то ли наоборот. Основными бенефициарами в любом случае стали советские придворные художники. Ильичева-то вскоре, при Брежневе, сослали в замы министра иностранных дел. Свою коллекцию картин (или часть ее) он передаст потом в Краснодарский музей: там и Крамской, и Айвазовский, и Поленов, и Саврасов – как мог чиновник, пусть и высокопоставленный, это всё собрать?

В 1971-м Жутовский помогал Неизвестному (при поддержке сына Хрущева Сергея) работать над черно-белым надгробием и головой первого секретаря. Покрыли каким-то секретным лаком голову, от “старения” все равно не помогло. А черно-белая идея сработала, хотя по нынешним временам Никита Сергеевич – отрицательный персонаж, расшатал основы.