А что, неплохо придумано. Причем на фоне прошлых моих указов новый явится образцом благоразумия и продуманности. Объявим Белякова наследником Темучина, завещавшего прямому потомку золотые месторождения Южного Урала и Сибири, без разделения оных на Западную и Восточную. А завещание… а завещание пусть Ростопчин придумывает, у него голова большая.
— Федорыч!
— Да, Ваше Императорское Величество?
— Поздравляю князем! Цимлянского сюда!
Купец не успел ничего сказать в ответ — только встал с лавки, как оконное стекло осыпалось со звоном и влетевшая с улицы пуля ударила его в грудь. Грохот выстрела, почти полностью заглушенный визгом испуганной императрицы, не сразу воспринялся мозгом. Второй подарок сбил с подоконника цветочный горшок, разбросав по комнате землю и ошметки безвинно загубленного помидорного куста. И с опозданием до меня дошла суть происходящего — нас убивают. Не конкретно императора Павла Петровича Романова, а вообще всех, потому что сквозь мутноватое стекло вряд ли разглядишь, кто попался на мушку.
— Слезай! — Я безуспешно пытаюсь спихнуть Аракчеева, прикрывшего мою августейшую особу собственным телом. Похвально, но граф чуть не вдвое выше ростом и значительно тяжелее… так что попытки выбраться тщетны, а он еще и сопротивляется.
— Сейчас помогу, государь! — послышался странно знакомый голос, который уже не надеялся более услышать, и военного министра потащило в сторону. — Алексей Андреевич, отпусти Его Величество!
— Федорыч? Живой?
— Божьей милостью, государь. — Беляков одной рукой тянул за ногу Аракчеева, а другой, болезненно морщась, потирал грудь. — Не попустила Пресвятая Богородица.
Рванул ворот испорченной рубахи и показал литой медный крест — тяжелый, толщиной в палец и величиной чуть не в ладонь, вмятый точно посредине сильным ударом. Громко стукнув, упала на пол сплющенная пуля.
Пуля? Бля-а-а… она же из кулибинской винтовки!
На улице началась заполошная стрельба, перемежаемая криками егерей. Их пятеро осталось, остальные отправились на Керженец под командованием капитана Ермолова. Пятеро, а шуму, как от целого полка. Осторожно приподнимаюсь и заглядываю поверх подоконника — моя охрана лупит куда-то в сторону Волги не хуже пулеметов, выдавая из штуцеров рекордные четыре выстрела в минуту.
— Уходят, суки! Лови!
Не поймали. Злоумышленники сидели в соседском огороде, расположенном напротив дома Белякова, и после покушения сразу же отступили к реке, где ждала лодка. Небольшой заминки егерей оказалось достаточно, чтобы отойти на безопасное расстояние, а в лесах на другом берегу можно не бояться преследования, там тумены Батыя во времена оны бесследно исчезали. Ушли, сволочи.
Императрица успокоилась (или сделала вид) и теперь скрывалась в комнате, занимаемой Николаем. Стесняется проявленной трусости? Напрасно! Пуля, она ведь не мышь и не лягушка, ее бояться не зазорно. В разумных пределах, конечно. Белякова унесли на руках — крест хоть и сохранил жизнь, но не смог сберечь здоровье. В запарке и азарте Александр Федорович чувствовал себя нормально, но едва миновала угроза, как силы оставили купца. И кровью начал харкать. Плохо, но будем надеяться на лучшее.
Я все подбрасывал в руке сплющенный свинцовый комок, ломая голову в попытке разрешить загадку — откуда? Как у злоумышленников могла оказаться кулибинская винтовка, если их делают столь малыми количествами, что уйти на сторону просто не могут? Подозревать в предательстве самого Ивана Петровича глупо — мало того, что не склонен к оному, так и сам прибьет любого предложившего. Слишком увлечен работой и изобретениями, а я единственный, кто может помочь претворить химерические прожекты в жизнь. Нет, Кулибин отпадает. Тогда кто?
Новое оружие есть у Красной гвардии, не так давно образованной из остатков первого штрафного батальона. Они? Бред, в живых там остались самые молодые из бывших заговорщиков, не обремененные деньгами и поместьями, и нынешнее изменение положения пошло им только на пользу. Вместо непостоянных, зависящих от урожая поступлений от деревенек с тремя десятками душ получать стабильное жалованье… И семьи, вдруг ставшие из захудалых дворян с сомнительным будущим — семьями прославленных героев. Дорогого стоит. Но даже если и остались среди красногвардейцев недовольные, то недреманное око отца Николая никуда не делось. И Тучков не даст времени на обзаведение дурными мыслями.
Бенкендорф с его дивизией? Еще смешнее. Уж кто-кто, но не Александр Христофорович, рассчитывающий к тридцати годам стать генерал-лейтенантом. Буду жив — станет. И он сие прекрасно понимает.
Аракчеев молчит. Лишь звенит графин о край стакана — военный министр не может сдержать легкую дрожь в руках, разливая коньяк. Это не трусость его, это уходит напряжение, тут же заменяемое еще большим. Алексей Андреевич осознает, что в случае моей смерти ему не простят ничего. Ни арестов, ни резкого карьерного возвышения, ни близости к императорской особе и поддержки всех начинаний.