POP3

Как это прекрасно — роман… сил нет никаких, такая зависть разбирает. Вот накоплю денег, пошлю всех куда следует, куплю кенаря и разбитую пластинку Отиса Рединга — тогда и сяду за роман… перечитываю снова неожиданную вещь — «Вечер у клер»… и так далее. Ну, покойной ночи, пусть я приснюсь отцом пустынником и девой непорочной.

[208]

Зачем тебе «Энциклопедия авиации»? — походя спросил меня друг — опускаются шторы, на место уходит ново купленный пылесос, воплощение американской мечты, и подается на подносе сигарета. «Вам нужно курить длинную трубку», сказал поэт А. Его «Союз-Аполлон» отдаленно соотносился с «Люфтваффе». Самолет, опускаясь, пролетал над полянами, летчик вспоминал Черное море, Моравию, Азовское море, Кубань, Крым, в Германии он будет с теплотою вспоминать крымских татар — «койот — это ангел». «Я люблю Америку и Америка любит меня» — немецкого летчика привезли на «Скорой» в Нью-Йорк — туда, где умирал на улице, не застрахованный смертью, русский писатель Довлатов. У Маресьева не было ног: подбитый, самолет падал, немецкий летчик хотел остаться в Крыму. Маресьев полз по лесу и пел баритоном «еще немного проползу… и эту шишечку сгрызу». Сторож обходил город. В комендантский час писатель сидел у окна и курил. Золотился на столе круг света от лампы. Корреспонденция, поползновенья на ответное пониманье людей, лежала черным пеплом в камине: жена. Они спали на разных кроватях. О помолвке было объявлено через две недели после того как умерла его мать. Жид сидел у окна ислышал голос мужчины, который настойчиво звал. «Пьер! Пьер!» — Жиду казалось, что звали его: комендантский час обещал поцелуи в распахнутой темной панорамой ночи. «Пьер! Пьер» — «Пьер, вернись» — дополнил мысленно Жид, открыв свой блокнот. Он потерял свою девственность на железной дороге, в возрасте двадцати четырех лет: Жан? Луи? Квазимодо? Имя мальчика до сих пор неизвестно. На самом деле кричали «Lumiere» — на окнах — крест-на-крест — белые полосы. Жид погасил свет. Возможно, проходя к кровати, Жид равнодушной рукой оттолкнул пылесос и тот ткнулся в угол пластмассовым телом. Немецкий летчик, пролетая над Францией, засек вспыхнувшее и тут же погаснувшее под абажуром ночи окно.

[209]

Милая Рита,

как же мне, душа моя, приехать… Разве только на халяву, на какой-нибудь там фестиваль, семинар, встречу фронтовых друзей. Иначе никак. Но все уже постарели и энтузиазм, увы, не тот у моих знакомцев. Занавес медленно опускается. Потом гасят свечи и все бегут в буфет. Но неторопливо и верно мы будет двигаться к великой волне 80-х, думаю у нас получится.

[210]

Доброе утро, Аркадий,

ну вот сегодня диск и открыла, и даже удивилась многорассредоточениям и отточениям букв. Один мой друг на бирже только что потерял полмиллиона, у второго, который пишет роман, кажется собираются отнять «вид на жительство» — смутно у Левкина промелькнула Перовская, как кто, где стоял — «Игнатий, извозчик, мальчишка-разносчик…», оказавшийся совершенно случайно неподалеку от взрыва. Царь, сострадая, подошел посмотреть — и раздался второй взрыв. Помните, все эти народовольцы и прочие все время суетились с пачпортами? Кажется, в книге Левкина Перовскую спрашивают: «а что это за точки, что за кружочки на вашей шифровке?» А Перовская отвечает: «а это просто так, они совсем ничего не означают».

Народовольцы любили собираться в пирожной на Невском, — любители сладкого. Называется произведение Левкина «Обратная перспектива» — ну Вы, наверно, читали. Причем Крупская в своей биографии, молодая Надя с толстым носом и толстой косою, ну совсем как Оля из «Дара», подходит к окну и видит: везут.

В «Нью-Йоркере» в прошлом месяце появился рассказ. Каким-то образом каждый этап в жизни Крупской соответствовал одной букве еврейского алфавита — скажем, встреча с Лениным — ламед, отрочество — вав. На революционной помолвке у Крупской и Ленина были железные кольца. После ее окончания Надя тут же свое колечко сняла, а колечко Ленина тоже после этого никто не видел. В Кремле спали на разных кроватях, прямо как вчерашний Андре Жид со своей обреченной на сексуальную святость женою. Упоминался мною также вчера летчик Маресьев. Представьте, если бы настоящий Маресьев, прототип его, доставшийся перу Полевого, на самом деле попал бы к крымским татарам и, как Йозеф Бойс, был бы вылечен жиром и войлоком — возможно, перформанс арт тогда был бы более продвинут в нашей стране! По «Повести настоящего человека» была создана опера.

«Отрежьте, отрежьте Мересьеву ногу!» — это хор докторов. «Не надо, не надо, он будет летать!» — вероятно, это хор сочувствующих товарищей, летающих ангелов. Про жизнь Крупской создавали балет, рассказывал как-то один крупный деятель — не Никита ли Богословский? И Фурцева, или другая железная дама, придралась: «почему Ваша балерина в балете не изображает Крупскую достоверно? Почему не отображена базедова болезнь»?

«Всегдашнее, как утренняя звезда, свидание с Зиной».