Поп

— Я не имею права не крестить!

11.

Через три дня матушка Алевтина с важным видом подошла к отцу Александру и сказала:

— Пожалуй, надобно ехать в Ригу.

— Благодарствую, — поклонился ей супруг. — Получив ваше наивысочайшее повеление, пожалуй, и впрямь поеду.

Как и в прошлый раз, отец Александр воспользовался попуткой — ежедневно из Тихого в Ригу возили в бидонах молоко, творог, сметану и масло. Водитель машины ехал, глядел по сторонам и спрашивал не то отца Александра, не то самого себя:

— Ну и чо? Ну и где она, эта война?

И война появилась, но в ином виде.

По одной стороне дороги на восток двигался не очень широкий поток немецких войск. По другой стороне на запад шел куда более густой поток советских военнопленных.

Кто-то нес белый флаг, но в основном шли мирно, и конвоиров при них было раз-два и обчелся.

Какой-то обезумевший советский солдат с азиатской внешностью вышел из лесу, подошел к догорающему танку и пристроил к огню свой котелок. К нему не спеша подошли немцы, стали толкать прикладами, повели в общую колонну пленных.

Еще отцу Александру врезался в сознание один наш солдат с перебинтованными руками. Немец подошел к нему, похлопал по плечу, сунул ему в зубы сигарету, дал прикурить.

Какой-то немец-лихач, несшийся навстречу, сбил корову, которая невесть откуда сдуру вышла на дорогу. Около коровы вышла заминка, и отец Александр видел, как один из пленных подсел к сбитой корове и стал доить ее себе в ладонь и пить, доить и пить. Подскочив другие, толкая друг друга, хватали за вымя еще дышащую в предсмертных судорогах коровушку.

При таких тяжких впечатлениях священник из Тихого добрался до Риги. Там почему-то стоял смрадный дым. А между тем жизнь продолжалась, сновали разносчики газет, торговцы разносили пирожки, мороженое, которое вдруг соблазнило отца Александра, несмотря на его переживания по поводу увиденного по пути в Ригу. Он купил его и стал есть. Так, поедая мирное мороженое, он вдруг увидел митрополита Сергия, который неторопливо подходил к своему митрополичьему дому в обществе немецкого полковника.

— Александровское военное училище я окончил в четырнадцатом, — говорил полковник, покупая немецкую газету. — За царя и Россию — на австрийском фронте. Осенью семнадцатого оказался в Москве. Но воевать вместе с кадетами и юнкерами за Керенского — ищите дураков!.. Отсиделся в квартире на Сретенке. Потом — Дон... Потом — Деникин... Я — немец, и в двадцатые годы вернулся на родину предков, в Восточную Пруссию. Дослужился до полковника. Но остаюсь православным.

— Похвально, — из вежливости улыбнулся митрополит, по пути осеняя крестом какую-то женщину в платочке, которая одна из множества снующих мимо людей подошла под его благословение.

— Теперь исполняю особые поручения министра восточных областей Розенберга. Он, кстати, молодость провел здесь в Риге, — продолжал немец.

— Но не православный, — с долей иронии произнес владыка.

— Н-нет...

— Жаль. Ну-ну... Так что же, вы говорите, и с Гитлером лично знакомы?

— Несколько дней назад обедал с ним и его приближенными. Фюрер любит общие обеды. Много говорит при этом...

— И он жаждет восстановления в России православной веры?

— Так, конечно, нельзя сказать, что жаждет. Но согласен привлечь русское духовенство к делу освобождения России от большевизма.

Отец Александр недоумевал, что этот немец может иметь общего с митрополитом Сергием. Он не слышал, о чем они говорят, да и вообще старался, чтобы они его не заметили. Митрополит слегка оглянулся, и отец Александр тормознул, продолжая есть мороженое, он стал смотреть, как люди стоят за водой у колонки: подошли немецкие солдаты с ведрами, их хотели пропустить без очереди, но немцы великодушно отказались и встали в конец очереди, всем своим видом являя благородных победителей. Отец Александр, продолжая есть мороженое, покачал головой и проследил, как митрополит и немецкий полковник вместе вошли в митрополичий дом.

Доев мороженое, отец Александр снова задумался, откуда так много дыма, и спросил у прохожего:

— Скажи, любезный, а что это у вас тут горит?

— Как не гореть... — ответил прохожий. — «Перконкруст» работает.

— Кто-кто? — не понял батюшка.

— Местные фашисты-латыши. «Перконкруст» называется. «Крест Перуна» значит. Так чего удумали. К приходу немцев синагоги жечь. В главную синагогу нагнали евреев, беженцев из Литвы. Да не только евреев, а всех, кто под руку попался. И сожгли.

— Живьем?

— Живьем, изверги!

— Да если бы одну! — вмешался в разговор другой прохожий. — А то все рижские синагоги пылают.

— С людьми?!

— Какие с людьми, а какие без людей. Немцы весьма недовольны. Ещё бы! Им-то хотелось отдохнуть в Риге, а тут эдакую вонь изволь нюхай!

Потрясенный услышанным, отец Александр некоторое время стоял, размышляя следующим образом: не может быть, чтобы вместе с людьми жгли! Брешут, должно быть! Такого даже и большевики не устраивали, чтобы в храме, пусть в синагоге — живых людей жечь. Наврал прохожий, не иначе!..