Поп

— Привет! А у нас Машу убили! — простодушно объявил Машин брат.

— Костя! Иди спать! — сурово прошипела на него Васса Петровна и вытолкала вон.

Табуретка поплыла из-под Алексея. Усталый, голодный, он почувствовал, как проваливается куда-то... Но, к своему удивлению, скоро обнаружил, что продолжает сидеть за столом, что горит керосиновая лампа, а в тарелке светится голубовато-белым гречневая каша, залитая молоком.

— Вчера девять дней было, — промолвил Николай Николаевич.

Васса Петровна тихо зарыдала в салфетку и ушла.

— Не понимаю, — сказал Луготинцев.

Торопцев долго не мог произнести ни слова. Видно было, что стоит ему заговорить, и он тоже разрыдается. Наконец, мужик собрался с силами и заговорил, стараясь рассказывать, будто о чём-то постороннем и не имеющем к нему никакого личного отношения.

— Они купались на Чёрном озере. Много ребятишек, наши все там были. И дочери, и Костя. Подъехали два немца на мотоцикле. Один из озорства стрельнул... Никого не задело, только Машу. Наповал. Ты только... Если заплачешь, у меня может сердце лопнуть. Сам откуда?

— Отвоевался. Даже не знаю, как не зацапали меня немцы. Одной мыслью спасался: «Иду к ней». Однополчан всех поубивало, а большинство — в плену. Далеко фронт?

— Говорят, уже за Новгородом, а там — кто его знает. Дальше тебе идти нет смысла.

— Немцев много в Закатах?

— Совсем мало.

— Понятно. Пойду к своим.

— Ты что же? Дома ещё не обозначился? Сразу к нам?

— Ага.

17.

Через неделю после праздника Преображения, солнечным и пригожим августовским днём отец Александр, матушка Алевтина и отец Сергий Ефимов ехали на коляске, запряжённой полудохлой лошадкой, из города Пскова в село Закаты. Имущество при отце Александре было никакое — нехитрый багаж в одном чемодане и пакет с медикаментами, несущими в основном дезинфицирующие свойства. При себе он также имел хлебные карточки и пропуск на гильзовой бумаге. Матушка бережно прижимала к себе любимого полосатого котика. Морда у него была крайне недовольная.

Бедному отцу Сергию по делам, связанным с миссией, предстояло ехать вдвое дальше, аж до самого Гдова. Он рассказывал о том, что ему довелось претерпеть в июне, когда по всей Прибалтике шли неслыханные по своему размаху аресты:

— Меня схватили за девять дней до начала войны. Сразу повели на допрос и, не говоря ни слова, без каких-либо обвинений, хватают за волосы и хрясь рылом об стол! Кровища из носу так и хлестанула. Никогда бы не подумал, что во мне, старом, столько ещё крови осталось. Но меня ещё не сильно истязали, а вот вашего друга протоиерея Иоанна... у него ещё фамилия такая хорошая...

— Лёгкий, — подсказала матушка.

— Да-да, Лёгкий. Ох, как они его мучили! На моих глазах. И говорят мне: «Признавайся, старый поп, как вредил советской власти и на какую разведку работал. А не признаешься, мы этого молодого до смерти замурыжим!» А мне-то в чём признаваться, если я ни ухом, ни рылом этой их поганой власти не вредил! А уж разведчик из меня и подавно! Но что делать! Вижу, не шуточно они взялись отца Ивана уничтожать. Аж кости захрустели. Я и говорю: «Призывал паству убить Сталина. Работал на немецкую и английскую разведку». Они мне: «Мало! Называй, кто входил в вашу преступную организацию, как вы разрабатывали план покушения на Сталина?» Я пытался и так, и сяк изворачиваться, называл имена уже умерших людей... Ох, страшно вспоминать!..

— Отчасти меня гложут угрызения совести, — сказал отец Александр. — Отчего стольких хороших священников арестовали, а меня не тронули? Отчего на сей раз я не пострадал от гонений? Разве Господь разлюбил меня, что не дал пострадать за Него?

— Напрасно переживаете, отче, — улыбнулся отец Сергий. — Ваша фамилия тоже плескалась в их чёрных списках. Я своими ушами слышал, как кто-то из них говорил: «А вот есть ещё такой поп Александр Ионин, надо бы за ним направить людей в село Тихое. Уж вражина так вражина!»

— Ну слава Богу! — утешился отец Александр. — А то уж я взялся подумывать: «Может, что не так делаю, плохо стал служить?»

— Гляньте на него! — возмутилась матушка. — Радуется, что его тоже хотели прижучить!

— Конечно, матушка, — терпеливо отозвался отец Александр на реплику своего точильного камня. — Что может быть слаще, чем пострадать за веру православную! А вот если бы меня спросили, на какую я работаю разведку, размечтался он далее, — я бы охотно назвал французскую и японскую.

— Зачем же японскую? — сердито удивилась матушка. — Ты и японского языка совсем не знаешь.

— Кое-что знаю, — возразил отец Александр. — Например, японцы совсем не произносят букву «эль». Мы говорим «ландыш», а они скажут «рандыш»; «Латвия», а они «Ратвия»; «лиловый», а они «рировый». Но смешнее всего, как мне рассказывали, они произносят имя главного прохвоста — Рэнин. И вместо «Ленинград» говорят «Рэнинагарада».

— Это ты, отец Александр, вероятнее всего, сам сейчас придумал, только непонятно, зачем, — продолжала сердиться матушка. Её до сих пор угнетала мысль, что они бросили насиженный тёплый уголок в Тихом и теперь едут в пустыню мира, где всё надо будет начинать заново.